– Констанция? Может! Кто-то имеет привычку хамить за рулем на улице, а она лихачит, прыгая из койки в койку. Ей нужно обязательно всех распихать локтями, а еще лучше задавить или взорвать. Всех моих цыпочек, всех до одной… Ну, ладно. Допивайте вино. У меня куча дел.
– Интересно, каких?
Вместо ответа он снова принялся перематывать свои пленки в проекторе, явно настроившись не менее чем на тысячу и одну ночь волшебных сказок из прошлого.
Я еще раз прошелся вдоль стены, лихорадочно переписывая имена с фотографий, после чего сказал:
– Если Констанция придет еще раз, вы сможете дать мне знать?
– Если она явится сюда за фотографиями?! Спущу ее с лестницы.
– Кое-кто уже грозился это сделать – правда, на лестницы не разменивался. Пообещал сразу в преисподнюю. А вы-то за что ее так?
– Наверняка ведь есть какая-то причина… Надо только вспомнить! Так зачем, вы говорите, сюда пришли? И как вы меня назвали?
– Клайд Рустлер.
– Ну да. Он самый. Теперь вспомнил. А вы знаете, что я отец Констанции?
– Что?!
– Отец Констанции. Я думал, я вам говорил. Ладно, идите. Доброй ночи.
Я вышел и закрыл дверь, оставив за ней неизвестно чьи лица на стенах, запечатленные неизвестно кем.
Спустившись в зал, я прошел его до конца и посмотрел вниз. Потом шагнул в оркестровую яму, добрался до задней стены – и через дверь вгляделся в глубину длинного вестибюля, где одна кромешная ночь сменяла другую, сгущаясь в черную точку где-то вдалеке, в районе заброшенных гардеробных.
Ужасно захотелось выкрикнуть имя… Прямо туда.
Но что, если она… отзовется?
Темнота в коридоре была такой густой, что в ней мерещился шум моря или ход невидимой реки.
Я занес было ногу, чтобы сделать шаг вперед, но быстро передумал и вернул ее на место.
Черный океан продолжал шуметь, и кромка берега убегала куда-то в бесконечность…
Я развернулся и поспешил покинуть царство вечной тьмы – скорее наверх, через оркестровую яму, потом в проход между рядами сидений, на которых никто не сидит, к двери, за которой, на что я очень надеялся, обнаружится синее вечернее небо…
Я отнес неправдоподобно маленькие туфли Раттиган к ее отпечаткам и стал осторожно пристраивать их на место.
И в этот момент почувствовал, как на плечо мне легла рука моего ангела-хранителя.
– Да ты, брат, воскрес из мертвых… – сказал Крамли.
– Воистину воскрес… – сказал я, оглядываясь на красные врата граумановского театра, за которыми массово роились кинопризраки.
– Она там, – свистящим шепотом сказал я, – и я ума не приложу, как ее оттуда вытащить.
– Думаю, небольшого денежного взрыва будет достаточно.
– Крамли!
– Ой, извини, я и забыл, что мы говорим о Флоренс Найтингейл[346]…
Я отошел в сторону, чтобы Крамли смог получше разглядеть крохотные туфельки Раттиган – в следах, оставленных ею на бетоне миллионы лет назад.
– Прямо скажем, не рубиновые башмачки Дороти[347]… – вынес свой приговор он.
Тихим теплым вечером мы тащились через весь город домой. Всю дорогу я рассказывал сказки про бескрайний черный океан, который шумит в коридорах театра Граумана.
– Там есть целый цокольный этаж с бывшими раздевалками. Думаю, в них можно откопать раритеты, которые хранятся и с двадцать пятого года, и с тридцатого. Что-то мне подсказывает, что она именно там…
– Лучше бы это что-то захлопнуло свою пасть, – сказал Крамли.
– Надо, чтобы кто-нибудь спустился туда и проверил.
– А сам что – боишься?
– Ну, не то чтобы…
– Значит, боишься! Тогда молчи и смотри за дорогой.
Наконец мы приехали к Крамли. Там он приложил мне ко лбу холодное пиво.
– Подержи вот так – пока не почувствуешь, что излечился от слабоумия.
Я не сопротивлялся. Крамли включил телевизор и принялся щелкать по каналам.
– Даже не знаю, какое из зол хуже – твой словесный понос или региональные новости.
– Отец Шеймус Раттиган… – донеслось вдруг с экрана.
– Оставь! – закричал я.
Крамли вернул предыдущий канал.
– … в соборе Святой Вивианы.
Последовали треск статического разряда и снежная буря телевизионных помех.
Крамли принялся стучать по вероломному ящику кулаком.
– … от естественных причин. Ему сулили должность кардинала…
Экран пронзила короткая снежная агония, после чего телевизор сдох уже окончательно.
