– А нельзя ли нам поговорить здесь?
И снова послышался печальный полувздох-полусмех:
– Нет. Нам предстоит большая экскурсия. Ты должен знать все, если собираешься занять мое место.
– Но я не хочу! Кто сказал, что я собираюсь?
– Я сказал. Я это говорю. Послушай, мне лучше быть мертвым.
Потянуло сыростью, пахнущей целлулоидом старой кинопленки и влажной землей могил.
Зеркало, скользя, вновь отодвинулось в сторону. Послышался звук тихо удаляющихся шагов.
Я напряженно вгляделся внутрь, в туннель, слабо освещенный тусклыми аварийными лампами на потолке.
Человек-чудовище, словно огромная тень, медленно сходил вниз по наклонному полу и вдруг обернулся.
Он пристально посмотрел на меня своими до невозможности безумными, невероятно печальными глазами.
Он кивнул головой в сторону наклонного коридора, теряющегося в темноте.
– Что ж, если не можешь идти, беги, – прошептал он.
– Бежать от кого?
Его губы влажно причмокнули, и наконец он произнес:
– От меня! Я всю жизнь бегал! Что, думаешь, я не могу догнать тебя? Господи! Притворись! Вообрази, что я по-прежнему силен, что обладаю все той же властью. Что я могу убить тебя! Сыграй, будто тебе страшно!
– Но мне страшно!
– Так беги! Черт тебя побери!
Он поднял кулак и ударил по стене, стряхнув с нее тени.
Я побежал.
А он за мной.
Это была жуткая притворная погоня, сквозь подземелья, где покоились коробки с фильмами, к каменным склепам, где покоились кинозвезды из всех этих фильмов, под стеной и сквозь стену, и вот стена уже позади, а я все мечусь по катакомбам, убегая от чудовища, чьи избыточные телеса вот-вот хлынут мне на пятки, я мчусь к могиле, где никогда не лежал Дж. Ч. Арбутнот.
И, убегая, я знал: да никакая это не экскурсия, мой путь имеет конечную цель. Меня не преследовали, меня гнали, как скотину. Но куда?
На самое дно подземелья, где тысячу лет назад стояли мы: Крамли, слепой Генри и я. Я резко остановился, словно ударившись о стену.
Лестница, бывшая основанием саркофага, ждала на месте; вокруг – никого.
Я слышал, как позади в темном туннеле дробно стучат шаги и бушует огненный рев погони.
Я прыгнул на ступеньки, зацепившись за что-то, чтобы туда залезть. Скользя, бормоча жалкие молитвы, я со стоном поднялся наверх, издал крик облегчения и, выскочив из саркофага, с воплем спрыгнул на пол.
Я навалился на дверь склепа, и та широко распахнулась. Выпав из нее и очутившись на кладбище, я стал напряженно всматриваться сквозь лес могил туда, где был бульвар, бесконечно далекий и безлюдный.
– Крамли! – заорал я.
Ни одной проезжающей машины, ни одного припаркованного авто.
– О господи! – простонал я. – Крамли! Где ты?
У меня за спиной, у самого входа в склеп, бешено стучали шаги. Я в отчаянии обернулся.
Человек-чудовище вынырнул из темноты.
Луна освещала в проеме его фигуру. Он стоял, как надгробная статуя, воздвигнутая в память самой себя, под своим же именем, высеченным на камне. На мгновение он показался мне призраком английского лорда, стоящего на пороге сторожки у ворот старинного поместья: он словно просился, чтобы его запечатлели на пленке, а затем в темной комнате погрузили в кислотный раствор, и тогда, по мере проявления, вновь возникнут его неясные очертания – одна рука опирается на дверные петли справа, другая поднята, словно в стремлении отмахнуться от Судьбы, швырнув ее, как шар, через холодное мраморное поле для игры. Вверху, над дверью из холодного мрамора, я снова прочел:
Наверное, я едва не выкрикнул вслух это имя.
При этом слове он бросился вперед, точно кто-то выстрелил из стартового пистолета. Его крик заставил меня рвануть к воротам. Дюжину раз я натыкался на могилы, отскакивал, опрокидывал вазы с цветами и, крича, бежал дальше с удвоенной скоростью. Одна половинка меня чувствовала себя затравленным зверем, другая видела во всем фарс в духе кистонских фильмов. На одной картинке могучие волны захлестывали одинокого беглеца. На другой за Чарли Чейзом[263] неслось стадо обезумевших слонов. То дико хохоча, то погибая от отчаяния, я промчался по кирпичным дорожкам между могилами и вдруг обнаружил, что…
