– Что-то не так?
– Все в порядке, – выдохнул я. – Все не так!
Мои всхлипы постепенно затихли.
И тут явился Христос в шуршащих одеждах.
– О Ирод Антипа, – обратился он к Фрицу, – ты призвал меня на суд?
Актер, высокий, как полотно Эль Греко, словно окутанный клубами серного дыма в разрывах молний и грозовыми облаками, пробегавшими по его бледному телу, медленно опустился на стул, даже не взглянув, куда садится. Само это действие было актом веры. Когда его незримое тело коснулось сиденья, он улыбнулся, гордый, что приземлился так точно.
Официантка немедленно поставила перед ним небольшую тарелку с лососем без соуса и бокал красного вина.
Иисус Христос, прикрыв глаза, прожевал кусочек рыбы.
– Старый режиссер, новый сценарист, – наконец произнес он. – Вы позвали меня, чтобы посоветоваться по поводу Библии? Спрашивайте. Я знаю ее всю, наизусть.
– Спасибо, что хоть кто-то знает ее, – сказал Фриц. – Большую часть нашего фильма ставил за границей один режиссер: мнит о себе много, а как что поставить надо, так ему и подъемный кран не поможет. Мэгги Ботуин сейчас в четвертом просмотровом зале. Через час приходи туда. – Он подмигнул мне своим моноклем. – Увидишь весь провал. Христос ходил по воде, а как насчет ямы с дерьмом? Иисус, ну-ка влей целительный бальзам в нечестивые уши этого парня. – Он тронул меня за плечо. – А ты, мальчик, реши проблему недостающего Иуды, напиши для фильма такую концовку, чтобы толпа не взбунтовалась, требуя вернуть деньги.
Дверь захлопнулась.
И я остался один под пристальным взглядом Иисуса Христа, в чьих глазах отражались голубые небеса Иерусалима.
Он спокойно жевал свою рыбу.
– Вижу, – сказал он, – ты хочешь спросить, почему я здесь. Я, истинный христианин. Кто я? Старый башмак. Мне удобно в компании Моисея, Магомета и пророков. Я об этом не думаю, я такой есть.
– Значит, ты всегда был Христом?
Иисус увидел, что я говорю искренне, и дожевал кусок.
– Действительно ли я Христос? Ну, это вроде как надеть удобную одежду и носить ее всю жизнь, не переодеваясь, всегда комфортно себя чувствовать. Я смотрю на свои стигматы и думаю: да. Я не бреюсь по утрам, но мне не мешает моя борода. Я не могу представить себе другой жизни. О, много лет назад, разумеется, я был любопытен. – Он прожевал еще кусочек. – Перепробовал все. Ходил к преподобной Вайолет Гринер на бульваре Креншоу. В храм Агабека.
– Я тоже там был!
– А какая программа, а? Спиритические сеансы, бубны. Никогда не брало. Я был на Норвелле. Он все еще там?
– Конечно! Тот, что все время мигал огромными коровьими глазами? А с ним были симпатичные мальчики, собиравшие монеты в бубны?
– Ты говоришь моими словами! А астрология? Нумерология? Трясуны?[213] Просто чума!
– Я тоже был на сеансах трясунов.
– А как они боролись в грязи, а как разговаривали на разных языках? Тебе нравилось?
– Еще бы! А как насчет негритянской баптистской церкви на Сентрал-авеню? По воскресеньям хор Холла Джонсона прыгает и поет. Настоящее землетрясение!
– Черт возьми, парень, да ты прямо ходишь по моим следам! Как тебе удалось побывать во всех этих местах?
– В поисках ответов!
– Ты читал Талмуд? Коран?
– Они слишком поздно появились в моей жизни.
– Хочешь, скажу, что на самом деле появилось поздно?..
– Книга Мормона?! – фыркнул я.
– Ну и ну, точно!
– В двадцать лет я побывал на выступлении труппы Мормонского малого театра. Ангел Морони[214] меня усыпил!
Иисус захохотал и хлопнул себя по стигматам.
– Чума! А как насчет Эйми Сэмпл Макферсон?!
– Я поспорил со школьными приятелями, что выбегу на сцену, чтобы обрести «спасение». Я выбежал и встал перед ней на колени. Она похлопала рукой по моей голове. «Господи, спаси этого грешника!» – вскричала она. Слава! Аллилуйя! Я, спотыкаясь, спустился со сцены и упал в объятия друзей!
– Черт! – сказал Иисус. – Эйми дважды спасла меня! А потом ее похоронили. Помнишь, летом сорок четвертого? В большом бронзовом гробу? Чтобы втащить его на кладбищенский холм, потребовалось шестнадцать лошадей и бульдозер. Боже, у Эйми выросли фальшивые крылья, совсем как настоящие. Я до сих пор хожу в ее храм, по старой привычке. Господи, как мне ее не хватает! Она прикоснулась ко мне, как Христос, вся в этих оборочках, как принято у пятидесятников. Ну и смех!
