Очевидная параллель
Напомню: с 1 июня 1962 года в СССР резко выросли цены на мясомолочные продукты, и без того дефицитные, произошёл провал «кукурузного бума», неурожай на целинных землях, впервые в истории России страна закупала зерно за границей, систематическое невыполнение всяких планов... Это случайно совпало со снижением расценок на электровозостроительном заводе в Новочеркасске. И на следующий день рабочие вышли на демонстрацию, которая была расстреляна.
Об этом тотчас советскому народу сообщили «из-за бугра» «враждебные станции». В СССР же, как в сказочном Багдаде: всё спокойно.
Но в фильме Короткевича — Бычкова как раз и рассказывалось про голодный бунт!
И в Москве не забыли об этом. Кто-то, слишком бдительный, запоздало ознакомился со сценарием белорусов, провёл параллель — и «забил тревогу»:
— Голодный бунт! Как?! В Беларусии уже снимают?!
Процесс «распятия»
Сдавать картину возили в Москву, каждый раз в новом, перекроенном виде двенадцать раз! Но сразу было ясно: невозможно изменить главную мысль, заложенную в материал Короткевичем.
— Картину пинали все, кто хотел, — с болью вспоминает Заболоцкий.
— Судьба фильма трагична, — с горечью дополняет Дуров. — Советская власть замордовала её. Когда люди, получив хлеб, стали требовать от меня, «Христа», новых чудес — воскрешения мёртвых, — я стал им по сценарию внушать антизаповеди: не работайте, лгите, пейте, предавайте! Чтобы подорвать веру людей в несбыточные чудеса, мой персонаж «выворачивал» «Нагорную проповедь» — какой талантливый сценарный ход Короткевича!.. Заставили вырезать. Вместо этого «накрапали» какой-то революционный призыв: «Народ, я с тобой, ты со мной...» Я приехал в Минск на озвучивание, прочитал и отказался это произносить — уехал! Чей-то голос прокричал за меня эти лозунги... И у меня роль, одна из интереснейших, сложнейших, не состоялась. И сама картина исчезла...
— Короткевич очень болезненно относился к искажению его замысла, — вспоминает кинорежиссёр Юрий Цветков. — И когда понял, что защитить и сохранить текст не удастся, просто отошёл от проекта — писать роман.
Борис Павлёнок усмехается невесело:
— На очередном обсуждении автор поднялся: «Выйду на минутку...» И мы Короткевича не видели два месяца.
Конечно, борьба была неравной, автор обособлялся, чтобы писать свой великий роман. Что ему было обсуждать при уничтожении фильма!
«Неапалімыя купіны дрэў стаялі на ўзгорках. Сумавала вакол капліцы шыпшына. А сейбіты падымаліся на вяршыню круглага пагорка, як на вяршыню зямнога шара. І першым ішоў насустрач нізкаму сонцу Хрыстос, мерна размахваючы рукамі. І гатовае да новага жыцця, падала зерне ў цёплую, мяккую зямлю.
Выйшаў сейбіт сеяць на нівы свая».
И как подобные авторские «дописки», такую прозу было снимать? Вставки «не лезли» в фильм.
Сподвижники Бычкова один за другим уходили с картины.
— А Бычков дал себя сломать: подлаживался под каждое замечание, калечил своё произведение, — так воспринимает ту ситуацию Евгений Игнатьев.
— Сняли в Бахчисарае сцену моего безумия: на руках у меня пятидневный ягнёночек, сама в белом хитоне, с красным шарфом, который волочился по белому мрамору плит. Иду и пою... И ничего уже играть не нужно — такой выразительный образ! — с жалостью говорит Любовь Румянцева. — Самые эмоциональные эпизоды вырезаны.
Кроме «Сумасшествия Иоанна (Марины)», «Нагорной проповеди», «Возведения креста» из фильма выкинуто ещё множество не менее ценных эпизодов.
О том же Лев Дуров:
— Воплотили Рай: в монастыре работают апостолы, все в белом, вместе с монашками, а за нами по вспаханному полю ходят... павлины! Извечная мечта людей о рае, о чуде — такой выразительный был образ... Вырезали!
Оценка той ситуации писателем Виталием Сколобаном:
— Зайздрослівая Масква не хацела, каб падняліся беларускі фільм i аўтарытэт Караткевіча — тады ўжо ніхто нічога не зможа яму забараніць, увогуле яго утаймаваць! Ён быў раздражніцелем. Што-што, але савецкая ўлада ўмела «працаваць» з інтэлігенцыяй.
— Короткевич и Бычков не владели системой «обманных ходов», — констатирует Рубинчик, сам в те же годы подавленный при сдаче своей кинолегенды «Могила льва». — У нас, искренних идеалистов, не было тогда дара «маневрирования».
