. Потому что я умерла…
МАРТИНА (возбужденно). Вы слышали? Пане Ладислав, она и вправду говорит! Как же такое возможно? Если она… умерла…
МОРАВЕЦ (тяжело вздыхая). Зелье, что ты выпила, позволяет услышать душу, которая умерла, но все еще не упорхнула на тот свет. Пока тело не опустили в могилу, душа летает над Прагой, подобно голубю, и если призвать ее, то непременно откликнется. Говорят они скупо, это трудно и больно…
МАРТИНА (удивленно). Разве после смерти человека душа может болеть?
МОРАВЕЦ (грустно). Почему же нет? Разве у тебя не болит душа временами?
МАРТИНА (чуть раздражаясь). У меня и зуб иной раз болит. Но когда закопают мое тело, надеюсь, это прекратится.
МОРАВЕЦ(задумчиво). Зуб… Зуб – он часть твоего тела, как железный прут – часть тюремной решетки. А душа в этой тюрьме – узница. Она если болит, то сама по себе. Э, да что тебе объяснять? Все равно ума не хватит, чтобы понять!
Пауза.
МАРТИНА(осторожно). А панночка на портрете? Она что же, не погребенная?
МОРАВЕЦ (понурившись). Этого в двух словах не расскажешь.
МАРТИНА (уговаривает). А вы попробуйте, пане Ладислав… Вы ведь любили ее, да? И сейчас любите? Ой, смотрите, она кивнула. Она тоже просит вас во всем признаться. Снова кивнула, пане алхимик!
МОРАВЕЦ (к портрету). Янинка, ты действительно хочешь, чтобы она все узнала? Будь по-твоему… (к Мартине) Слушай, девочка. Слушай… Много-много лет назад этот город обстреливали австрийские пушки. Я был молод и горяч, больше всего ценил свободу и потому с рассветом побежал на крепостную стену, чтобы защищать Прагу. Со мной были четверо верных друзей, моих соратников, моих братьев. Пять гордых орлов решили спасти родное гнездо силой своей магии! (к портрету) А надо было спасать тебя, Янинка… (снова к Мартине) Мы с утра до ночи отбивали вражеские снаряды, они взрывались, не долетая до стен. Лишь одно ядро прорвалось через магическую защиту, и угодило точнехонько в наш дом! Вечером я нашел любимую под развалинами. В ней еле теплилась жизнь, доктор сказал, что осталось всего пару часов, вряд ли больше. Но я не мог отпустить Янинку. Сердце мое разрывалось на части, и я решил вернуть любимую при помощи магии. В кромешной тьме я написал ее портрет, и на рассвете, когда душа выпорхнула из тела, поймал в эту ловушку. Заключил внутри рамы из ясеня и клена.
МАРТИНА (осторожно). Почему же вы ее до сих пор не воскресили?
МОРАВЕЦ (убитым голосом). После тяжелого дня и кошмарной ночи, я уснул у смертного ложа Янины, обнимая этот портрет. Меня ждали на крепостной стене. Ждали братья-магики. Ждали тысячи людей… Но я не пришел. Пушки князя Виндишгреца в тот день били без промаха, и Прага пала. Я предал целый город, но это не самое страшное. Я предал Янину! Четверо «Богемских орлов» погибли в бою, а без их помощи я не сумел вернуть любимую к жизни. Более тридцати лет из кожи вон лезу, но вся моя магия бессильна. Лишь говорить с ней удается, благодаря этому зелью, и хочется говорить сутки напролет, но каждое слово причиняет такую боль… И ей, и мне…
МАРТИНА (резко). Так освободите ее из портрета!
МОРАВЕЦ (с болью в голосе). Да разве я не пытался? Портрет нельзя уничтожить – хоть режь его, хоть в огонь бросай. Янина будет заточена в нем до тех пор, пока я не умру, только после этого наши души соединятся в вечном покое.
Рыдает.
Когда-нибудь это произойдет, а пока ей приходится томиться в плену проклятой картины.
МАРТИНА (рассказывает). Мне стало искренне жаль этого пьяного старика. Когда пане Ладислав зарыдал, я подошла поближе и протянула ему платок. Он даже не взглянул. Я положила платок на стол, прямо перед портретом, а потом – сама не знаю, что на меня нашло, – погладила алхимика по голове. Провела рукой по волосам, спутанным в колтуны, и вздрогнула. Какой же он все-таки неряшливый! Стократно пожалела о внезапном порыве сострадания. Моравец почувствовал мое отвращение, но истолковал по-своему.
МОРАВЕЦ (отбрасывая ее руку). Осуждаешь? Думаешь, мне стоило покончить с этой жизнью, чтобы освободить Янину?! Я сделал это в тот же момент… Схватил нож и приставил к груди. «Любимая! Если ты станешь свободна только после моей смерти, то я убью себя немедленно!» Но портрет вспыхнул алым пламенем, а нож в моей руке рассыпался в пыль, будто его сотни лет пожирала ржавчина. Зазвучал ее голос…
