Ночью мы с комиссаром штаба дивизии Храпуновым обходили штабные подразделения. Зашли к саперам. Не унывающие ни при каких обстоятельствах, прошедшие большую жизненную школу, возрастом намного старше нас, саперы знали, что к чему. Как ухитрились они в таких условиях тащить на себе противотанковые в противопехотные мины, топоры и лопаты — уму непостижимо!
Ночью еще раз подсчитали все свои ресурсы, они оказались скудными. Особое беспокойство вызвало отсутствие горючего. Иссякли запасы продовольствия. На наших плечах раненые, больные. Эвакуировать их было некуда и не на чем.
Перед утром я вместе с Храпуновым докладывал обобщенные данные Глебову. В его автобус пригласили начальника артиллерии дивизии и начальника тыла, здесь же был командир полка Максимов.
— Какой же выход? — ни к кому не обращаясь, задал вопрос Виктор Сергеевич и, словно отвечая самому себе, продолжил: — Выход один прорываться к своей армии. Самый короткий путь — выйти на станцию Сычевка, оттуда можно добраться до лесов севернее Гжатска. Там, полагаю, мы и найдем ее.
Доводы командира дивизии на первый взгляд казались логичными. Но дойдем ли? Артиллерия на конной тяге не сегодня-завтра выйдет из строя. Баки машин пусты, и их рано или поздно придется поджечь, боеприпасы на исходе, люди измотаны и физически обессилены до предела. Несколько вражеских танковых атак — и трудно представить, что останется от нашей группы.
Я не таясь высказал свои соображения.
Глебов слушал с подчеркнутым вниманием и лишь изредка перебивал меня, чтобы сказать:
— Не горячись, говори понятнее. А так ли это?
После того как привели свои доводы Храпунов и Максимов, воцарилась тишина. Слышно было только наше простуженное дыхание.
Уткнувшись в карту, Глебов ломал голову, выбирая правильное решение. Потом встал, выпрямил согнутую спину и в упор спросил меня:
— Что же ты, в конце концов, предлагаешь? Этого вопроса я ожидал.
— На восток дивизию не вести. От Сычевки держаться подальше. Там основная группировка противника.
Глебова оставила присущая ему сдержанность.
— А куда ее вести?
— Только на север, только в направлении Ржева. Перережем тракт Белый Ржев, организуем удар по вражескому тылу, запасемся за счет фашистов оружием, боеприпасами, продовольствием, а потом рванем к своим я пойдем на соединение с войсками 29-й или 22-й армии.
— Но мы подчинены 30-й армии! — возбужденно перебил меня командир дивизии. — Зачем уходить от нее?
— Виктор Сергеевич, согласитесь, дело не в том, под чьим началом воевать, а в том, чтобы бить врага. Идти на Гжатск с нашими силами рискованно, да и доберемся ли? Двинемся на Ржев — обязательно дойдем.
Мы стояли друг против друга разгоряченные, каждый убежденный в своей правоте.
— Ну а вы как считаете? — обратился комдив к товарищам, которые присутствовали при этом разговоре.
Товарищи поддержали меня.
— Ладно, утро вечера мудренее, дайте мне часок-другой подумать.
Глебов не любил торопиться, особенно когда решались важные вопросы. Он принадлежал к тем командирам, которые охотно выслушивают мнение своих подчиненных, ищут в их доводах разумное, полезное. Глебов не любил людей, которые способны только поддакивать.
Зная это, я нисколько не удивился, когда утром он сказал мне:
— Предложение принимаю. Представь на утверждение план выхода дивизии на магистраль Белый — Ржев. И еще одно условие: от противника не уходить, всеми силами и средствами уничтожать его.
В этот день мы с боями прошли свыше тридцати километров. Понимали дальше будет труднее. Приближался фронт, вражеские группировки уплотнялись. А это означало, что ожесточенных боев не миновать.
На другой день, тронувшись в путь, мы рассчитывали совершить еще один бросок к заветной цели. Утренний морозец бодрил и подгонял. Мы рысцой пробежали большое неубранное картофельное поле, обошли прижатую к опушке леса деревушку и вышли на широкую гравийную дорогу. Здесь нас «гостеприимно» встретил противник: на колонну посыпались артиллерийские снаряды, залаяли минометы.
Сколько раз в то лето выручали нас артиллеристы во главе с умным и смелым майором Семашко! И на этот раз, подчиняясь его воле, наша артиллерия развернулась на огневых позициях и открыла огонь. Немецкие орудия и минометы постепенно умолкли.
