И внуки тут как тут, маленькие и чуть постарше, все они болтают напропалую, смеются, пьют и едят, а у матери на щеках красные пятна, ей хочется, чтобы все обошлось ладно и мирно и никто, не дай бог, не поссорился. Но ничего подобного не случится. Все настолько переполнены собственными переживаниями и так хотят высказаться, что почти не обращают внимания на слова других, и если кто и выскажет мнение, которое другому не по вкусу, кто станет взвешивать слова на аптекарских весах! И вдруг все умолкнут, потому что кто-то пришел! «Это Вольфганг! Ну, вы же знаете, это Вольфганг! Чувствуй себя как дома, Вольфганг. Ой, извини, ты и так дома!» Они пожимают ему руки, втискивают еще один стул к столу, кто-то ставит перед ним чайную чашку, мать подсовывает ему большой кусок ковриги, сейчас у нее красные пятна даже на шее. Но всеобщая радостная суета как-то сразу уляжется. Начнутся взаимные расспросы, как оно живется, ахи и охи, «нет, ты только посмотри…», и громкий смех по поводам, заслуживающим легкой улыбки. И никто толком не будет знать, что бы такого еще сказать… Вот как оно будет.
«Нет, лучше ничего этого не начинать», — решает Штробл, который сидит в одиночестве. В родном городе он не вышел, а поехал дальше, до конечной станции.
Ночь провел на вокзале: первый поезд в обратную сторону отходит рано утром. Считая про себя шаги, он ходил по серым каменным плитам вокзального вестибюля. Решил было вернуться на стройку. Но свою квартиру в доме-башне нового микрорайона он перед отъездом уступил другому, потому что рассчитывал перебраться в общежитие поближе к стройке и надеялся, что Шютц поселится вместе с ним.
Ему не оставалось другого выбора, кроме как вернуться в оставленную Эрикой и сыном квартиру.
Утром Штробл основательно убрался в квартире, выбросил в мусорный ящик во дворе пустые бутылки, переменил белье, пропылесосил, начистил до блеска ванну, аккуратно повесил обратно на крючок ночную рубашку Эрики. Положил на стол сто марок: на подарок сыну на праздники, о чем и написал крупными печатными буквами на большом листе бумаги. За полчаса до отхода поезда он уже стоял на перроне.
Еще час спустя поезд сделал остановку там, где к нему должен был присоединиться Шютц. Штробл глядел в окно, и, когда увидел Шютца, ему впервые за долгое время стало опять легко на душе.
— Сейчас мне нужен ты, — сказал Штробл.
Он думал о строительстве, о Зиммлере и Эрлихе, о Юрии, о предстоящих делах. И еще о том, как хорошо, что Шютц будет рядом, хорошо — и все тут.
— Что поделывает ваш Уве? — спросил он у Шютца. — А Норма как поживает?
— Хорошо, — ответил Шютц, но прозвучало это на редкость неопределенно.
Штробл уловил этот оттенок, но слишком устал, чтобы вдаваться в расспросы, да и не место здесь.
— Какую бригаду ты мне даешь? — услышал он слова Шютца.
— Неплохую, — пробормотал Штробл. — Люди надежные, сработавшиеся. Среди них и Зиммлер.
— Зиммлер? Яблочко? — рассмеялся Шютц, который вспомнил, что с Зиммлером всегда удавалось найти общий язык, когда поджимали сроки монтажа, только не осенью, когда поспевали яблоки. Осенью Зиммлер по субботам уезжал домой, чтобы собрать плоды с деревьев вокруг своего домика, уезжал, что бы ни случилось, будто для него это вопрос жизни или смерти.
— Как насчет рабочего времени? — спросил Шютц. — Работаем посменно или циклами?
Пассажир с нижней полки возмутился:
— Может, хватит молоть языками?
— Ладно, прекращаем, — ответил Штробл, а потом, обращаясь к Шютцу, добавил: — Да, циклами.
Работать циклами на стройке означало вот что: неделю работали по двенадцать часов в сутки, следующую — отдыхали. Для монтажников, которым приходилось долго добираться до стройки из отдаленных от нее мест, работа по циклам была наиболее приемлемой.
— Если нам повезет, — говорил Шютц Фанни по телефону, — цикл выпадет таким, что я буду дома в те недели, когда ты работаешь в вечернюю, и тогда нам не придется вызывать к детям бабулю.
Им пришлось долго искать, пока они нашли пенсионерку, согласившуюся забирать детей из яслей и садика и присматривать за ними по вечерам, когда Фанни уходила во вторую смену. Обходилась эта женщина недешево. Она запросила почти столько же, сколько другие бабули, занимавшиеся с детьми до прихода взрослых ежедневно, но была добра к детям и чистоплотна. Но раз Фанни беременна, ей недолго осталось работать посменно.
