В машине Важи оба лежали без сознания.
Потом из «Москвича» выкарабкалась месть. Она была сторукая и стоглазая. Быстро семеня ногами, поблескивая зоркими глазами, все ближе подбиралась ко мне, злорадно улыбаясь и что-то шепча. Она разрасталась на глазах и разрослась так, что подхватила меня вместе с машиной! Убаюкивала, перекидывая с руки на руку. О, как тешила она меня! Важа выехал из лесу. Месть стала уменьшаться; уменьшилась, сжалась и заползала по земле. Я вышел из машины и раздавил ее ногой — не дал возродиться. Потом сел в свою машину и поехал вслед за Важой.
Помятый «Москвич» привалился к дубу.
— Слышали, Нодар машину разбил!
— Не Нодар, а Гига.
— У Гиги же нет своей машины!
— Ехал на чужой.
— Когда разбил?
— Вчера.
— Один был?
— Нет, с кем-то.
— Не знаешь с кем?
— Кажется, с Наной. Оба пьяны были.
— Сильно разбились?
— У машины перед помят, надо менять.
— С какой Наной, которую в своем фильме снимает?
— Да.
— Гига оставил театр?
— Давно!
— А что говорит Нодар, во сколько обойдется ремонт?
Прошло два года. Я, Гига и Важа шли по нашей улице и увидели вдруг Колдунью. В последние годы мы редко встречали ее. Со свертком в руках она по-старчески неторопливо брела по улице.
— Здравствуйте, тетя Оля! — хором, по-школьному поздоровались мы с ней.
Колдунья обернулась. Дотронулась до очков и слегка приподняла их.
— Здравствуйте, ребята! — Она пригляделась. — Это ты, Гига?
— Да.
— А ты — Важа… Значит, третий — Гурам.
— Мы слышали, сын ваш вернулся?
— Вернуться-то вернулся… — Колдунья вздохнула. — Лучше бы не возвращался, — процедила она сквозь зубы.
— А что такое?
— Был в плену, потом в Сибири мыл золото. Пристрастился к спирту. Теперь лежит в психиатрической. Иду к нему, если пропустят, сегодня неприемный день, да у него день рождения, у окаянного!..
— Я помогу вам, — сказал Гига, — брат приятеля там заведует отделением.
Мы пошли с ней в психиатрическую лечебницу. Дежурный врач оказался знакомым Важи, и заведующего отделением не пришлось беспокоить.
Сын Колдуньи встретил нас как давних знакомых и сразу сообщил:
— У меня сегодня день рождения.
— Поздравляем!
— Вы ученики моей матери, верно?
— Верно.
— А ну, посмотрите мне в глаза! — начал он заученно. — По глазам должно быть видно, что вы за люди! Не лгите, не притворяйтесь, все равно никого не проведете! Ваши глаза — это окна. Заглянешь в них и увидишь, что на уме и что на сердце. А ну, посмотрите мне в глаза!
За окнами был день, бесконечный, серый день, который никогда не станет ясным для Колдуньи. Глаза ее наполнились слезами. Смотреть на нее не было сил. Мы ушли, оставив мать наедине с сыном.
Мы шли молча. Я остановил какую-то машину и назвал адрес Важи. По дороге купили вино.
Марина всегда была рада нашему приходу и засуетилась. Детей отправили во двор.
Сначала пили молча. Потом заговорили все вместе. Гига порывался что-то сказать. Он давно пытается сказать это «что-то», но Важа не дает. Важа считает, что это «что-то» навсегда должно остаться в душе Гиги, чтобы мучило его и терзало. Нет, не дадут Гиге объясниться и повиниться!
Потом мы пели. Давно не пели так слаженно. Все трое чувствовали, что познали измену, но и прощать научились. Чтобы прощать, нужно иметь большое, очень доброе сердце. Мы выпили за человека с большим добрым сердцем. Кажется, за Гигу. Нет, не за Гигу — за меня! Нет, не за меня, а за Важу! Нет, вру! Впрочем, хоть убей, не вспомню, кто из нас был самым добрым и в чем проявилась доброта. Не помню, в самом деле не помню, где и когда произошла эта история. Кажется, Гига был Гурамом, Гурам — Важой, а Важа — Гигой. Или наоборот.
Не знаю, не помню, боюсь вас обмануть…
— Меня звать Зоей, но домашние предпочитают Зейтун-ханум.
— Можно и я буду называть Зейтун?
— Хорошо, зови Зейтун или Зейтун-ханум.
— Жарко, Зейтун!
— Проходи в эту комнату, здесь прохладно, сюда не проникает солнце.
— Очень жарко.
— Сними ботинки. Видишь, какой чистый пол, до блеска натерла.
— Ты и сама чистая, Зейтун.
— Нравлюсь тебе?
— Очень!
— Скажи еще, скажи, чем тебе нравлюсь?
— Я не умею говорить.
— Что же ты умеешь? Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
