– Да как ты не понимаешь! А! Ну ты что, правда не понимаешь?
– Вот ты меня послушай, ты не психуй только, выслушай… Летать на этих штуках научатся не сразу, а сбивать – так вовсе не скоро. Ты не спорь, это так, даже к бабке не ходи… И чем займутся те, кого все‑таки заставят "страдать херней, вместо того, чтобы фашистов бить"? Никто не умеет ныть так занудно, как строевой пилот, которого заставили переучиваться на технику нового поколения.
– Ну это уж ты з‑загнул!
– Да‑а?! Да в сорок первом, перед самым началом, на новых истребителях летать было некому! От них шарахались, как черт от ладана! Никто на самом деле вовсе и не хочет принципиально новой техники, хотят, чтобы такая же, привычная, – но при этом все на два оборота круче! Другое дело, что так не бывает. Но ты меня перебил: вот эти вот орлы, которых заставили, по причине временной своей истребительской импотенции займутся штурмовкой. Вот увидишь! Верховный в машинах понимает постольку‑поскольку, то, что назывется "ориентируется", а вот в людях – почти все, поэтому и заказывает машины под то, что будет делаться на самом деле!
– И что? Все бросишь, и будешь выполнять капризы?
Берович помолчал, глядя чуть в сторону и барабаня пальцами по крышке стола, потом вздохнул:
– Нет, так сразу это, конечно, нереально. У нас первые прототипы уже в ходу, готовы на семьдесят процентов в металле. На следующие мы поставим оружие помощнее, и предусмотрим подвеску мелких бомб. Так легче будет перейти к затее Верховного. А переходить все равно придется, хотя это и не очень‑то…
Это он правильно заткнулся. Очень своевременно. А то уж вовсе глупо вышло бы.
Потом какие‑то поляки с предельным риском для жизни сфотографировали одну из немецких машин, и с немыслимыми ухищрениями передали снимки в Москву. Конструкторы жадно, буквально с лупой разглядывали дрянные оттиски, но своего отношения никак не выказывали. Это было бы и бесполезно, и небезопасно. Отучены были накрепко, кто на своем опыте, кто на чужом. И теперь все, как один, почуяли смысл стреловидных крыльев. Хотя прежде, когда о перспективности такого плана плоскостей говорил Роберт Людвигович, с ним не спорили, но, как обычно, считали его малость блаженным, а себя – страшно практичными и крепко стоящими на земле‑матушке. Пятнадцатипроцентное сужение их к концу – через месяц, и поперечные гребни, позволявшие приручить турбулентность на высоких скоростях, – через три, были уже чисто собственными, насквозь своими.
И – либо Дьявол, либо Инструкция, оказавшаяся довольно‑таки заразной вещью, подсказала товарищу Яковлеву обратиться к "ткачу" Арцыбашеву, который, вроде бы, был тут вовсе не при делах. Тот, практически не спрашивая дополнительных объяснений, ничтоже сумняшеся, снабдил датчиками почти все элементы конструкции очередного варианта планера. Это были почти такие же датчики, как те, что определяли натяжение нитей и тканей в изощренной автоматике его замечательных станков. Разве что чуть‑чуть переделанные, – и соединенные не с самописцами, а напрямую с вычислителями. После небольшой доводки стало видно, как на ладони, при каких скоростях горизонтальное оперение теряет эффективность, будучи не в силах перенаправить воздушный поток такой мощи, в каком месте стойка шасси испытывает критическую нагрузку на второй секунде штатной посадки, и где кромка крыла мнет и давит сжатую до каменной твердости стену воздуха, вместо того, чтобы безупречно ее резать. Такой способ работы с конструкцией опытных планеров очень скоро переняли буквально все. Товарищ Яковлев был весьма недоволен этим обстоятельством, поскольку хотел оставить новацию в своем исключительном пользовании, но в данном случае его недовольство никого не интересовало. А еще нашелся человек, который заинтересовался данными и методикой обработки данных, немножечко обобщил, – да и сделал математический аппарат, первый шаг к объединению вопросов расчета аэродинамики и прочности летательных аппаратов в рамках единого подхода. А все это вместе, – применительно к вопросам управления летательными аппаратами. Это стало одним из заметных козырей, когда пришла пора обращаться к сверхзвуку, ракетам большой дальности, – да и космосу. Одним из козырей, позволивших играть на равных с куда более зажиточными странами, с куда меньше острадавшей экономикой. В сорок третьем году фамилия Келдыша была куда менее известной, чем, скажем, десять или даже пять лет спустя.
