Если небо сплошь обложено тучами, солнце все равно найдет прореху и покажет свой огненно золотой луч. В жизни, наверное, тоже так: на сто дней несчастья падает один счастливый день. Этот день в нашей семье начался с того, что отец вернулся домой в радостном возбуждении, громко, для всех, сказал:
— Утром переберемся в Хамзанлу. Туда не больше двух часов ходу. Буду работать в хозяйстве бая Ходжи Аманулы.
Город мы покинули без всякого сожаления, даже с радостью. Правда, я уже не обольщался радужными надеждами на будущее, но был уверен, что там, в селе, никто из наших не протянет ноги с голоду. После небольшого путешествия мы вошли в Хамзанлу.
Хозяин Ходжи Аманулы был богатым земиндаром,[3] владел сотнями гектаров земли, большими стадами скота и своей чековой книжкой. Даже в будние дни он одевался в праздничные наряды, потому что плохой одежды у него не было.
Под жилье нашей семье Ходжи Аманулы отвел низкий с дырявой крышей сарай. Когда-то здесь, в зимнее время, помещался скот, но теперь в этом сарае ни овец, ни коров не держали. Сарай очень ветхий, стены покосились и сплошь изъедены солью, — толкни его, и он развалится. Дверь больше походила на ворота: две громадных створки со щелями в ладонь. Но и платы с нас не требовал хозяин за житье в этом сарае, и отец утешал себя, что убежище ничуть не хуже боджнурдского.
Мне доверили пасти хозяйских ягнят. С утра до ночи пропадал на выгоне, домой возвращался, когда уже все укладывались спать. Я гордился, что наконец-то получил самостоятельность, перестал быть обузой для горемычной семьи, сам зарабатываю свой хлеб. Правда, хозяин не платил мне ни крана, но зато ежедневно я брал объедки с его софрэ[4] и никогда не был голоден, хотя и досыта редко наедался. Ночевал я в овчарне, вместе с ягнятами. Спал у порога на сухом, душистом сене, а чуть свет распахивал двери, вдыхал ароматный горный воздух и покорно гнал ягнят на выпас. Такой жизни мог бы позавидовать любой подросток из Киштана.
Верным моим спутником был пес. Умный, как мулла, и злой, как земиндар. В поле мы вместе пасли ягнят, в овчарне спали рядышком, в обнимку, одних блох кормили рядом. Хозяин кормил нас одинаково, только из разной посуды, видимо, этим он хотел сказать: «Ты, все-таки, человек, Гусо!» И за это спасибо земиндару.
Чудесно, привольно на пастбищах: безбрежные поля сплошь покрыты травой. Смотришь вдаль и видишь только зеленое да голубое: земля и небо. Иногда небо покрывается черно-сиреневыми тучами, грохочет гром и струи дождя, сбиваемые ветром, обрушиваются на копны сена, на глупых ягнят, на мой шалаш, где я сижу со своим дружком Авчи. Хлещет дождь. От страха дрожат и блеют ягнята. Мы с Авчи сгоняем их к шалашу, стараемся как-нибудь успокоить. В пасмурные дни нередко подкрадываются к стаду волки. Слава аллаху, что у Авчи чутье настоящей овчарки. Он предупреждает об опасности и так рычит, что серые разбойники прячутся в оврагах. Не жизнь, а раздолье.
В Хамзанлу я подружился с Рамо — подростком из бедной семьи. Как-то он спрашивает:
— Как тебя кормит хозяин?
— Хорошо кормит, Рамо. Что сам ест, то и мне дает Остатки, конечно: от мяса кости, от хлеба — корки… Пусть аллах увеличит его богатства! Мне больше костей будет перепадать.
— Молодец, Гусо! А правда, что дом твоего хозяина завален драгоценными коврами?
— Может быть, и правда, Рамо-джан, но я ни разу не был в его квартире, не могу хвастаться.
— Но ты уже целый год работаешь у хозяина! Неужели до сих пор не побывал в комнатах Ходжи Аманулы?
— Рамо-джан, я ночую в овчарне… А про комнату хозяина скажу тебе вот что… Пригнал я однажды ягнят, затворил ворота. Сам знаешь, устал с дороги, пить захотелось. Поднялся на хозяйскую веранду, взял кувшин, пиалу, налил воды — напиться хотел. Тут меня увидела милая хозяйка. Знаешь, как она меня приласкала? Ты, говорит, поганый ишак, не лезь куда не следует. Знай, сопляк, свое место! После этого случая я не только в комнаты, даже на веранду не поднимаюсь. Да и делать там нечего.
— Вот сука подлая! Могильная гиена! — негодовал Рамо. — Неужели, Гусо, ты не ответил ей тем же?
