Веденин наблюдал за присутствующими и на многих лицах видел одобрение проекта, восхищение. Лишь лица Коржова да еще двух его помощников оставались непроницаемо-холодными. Казалось, они не собираются принимать участия в обсуждении проекта, но когда главный инженер ВВС после своего выступления спросил, кто еще желает высказать мнение или задать вопрос автору, Коржов заворочался в кресле и тяжело поднялся. Откашлялся и заговорил своим насмешливо-скептическим басом:
— Здесь все выступающие сосредоточили внимание на достоинствах новой катапульты Веденина, на новизне технического решения проблемы спасения. Не скрою, меня подкупает смелость автора, его умение заглянуть в завтра. Я еще раз повторяю: в завтра. Почему — в завтра? Давайте теперь на проблему спасения посмотрим с другой стороны. Сколько в году у нас разбивается самолетов? Недавно на военном совете вы слышали эту цифру. Теперь подсчитайте, сколько это стоит. — Коржов сделал паузу. — Прикинули? — Повернулся к Веденину. — А сколько ваша катапульта вместе с программированной машиной стоит, Юрий Григорьевич? Помножьте эту цифру на количество выпускаемых за год самолетов. Вот теперь и прикиньте, в какую копеечку станет это государству. Это, так сказать, в материальном плане. А в другом, моральном? Что несет с собой думающая катапульта? Бездумность летчика. А зачем нам такие летчики? Дешевле строить управляемые самолеты или сажать в них роботы…
Гайвороненко, как и в прошлый раз, кинулся на защиту своего подопечного, доказывал несоответствие имеющихся средств спасения новому поколению авиации, однако сумма предполагаемых расходов, названная главкомом ВВС, была не в пользу Веденина. На том «думающая» катапульта и прекратила свое существование. Гайвороненко, правда, успокаивал — завтрашний день не за горами. Но доживет ли до него Веденин?..
А необходимость в новой катапульте, обеспечивающей спасение летного состава на скоростях в два и три звука, нарастала. Веденину было поручено разработать отвечающую требованиям такого корабля катапульту.
Казалось, дело несложное: усилить некоторые узлы и детали «Фортуны», поставить более прочный щиток защиты летчика… А провозились с этим усовершенствованием целый год. И вот наконец «Супер-Фортуна» готова. Испытание ее с манекеном дало отличные результаты — перегрузка на всех параметрах не превышала прежних показаний.
Оставалось испытать с человеком…
Измайлов вошел в кабинет, когда Веденин еще не успел до конца просмотреть таблицу испытаний «Супер-Фортуны» с «Иваном Ивановичем». С присущей штатским врачам развязностью начал докладывать от порога:
— Все в порядке, Юрий Григорьевич. Билеты взял. На двадцать один ноль-ноль. Вы поедете провожать или мне одному?
— Поезжайте один. У меня тут еще кое-какие дела. — Он и в самом деле был занят, но выкроить час на проводы жены мог. И ему стало стыдно за свою черствость, он хотел уже сказать, что поедет, но тут же представилось печальное лицо жены, ее нежелание уезжать, оставлять его одного, и он промолчал: так будет лучше — без тяжелых вздохов, без грустных расставаний. Вечером он, разумеется, заскочит домой, поцелует Таю на прощание, и пусть едет, отдыхает, лечится. — Я вот по какому вопросу вас, Марат Владимирович, пригласил: как дела у Арефьева?
— Хорошие дела у Арефьева, Юрий Григорьевич. По утрам по аллее бегает, на турнике солнце крутит, на батуте всякие сальто-мортале вытворяет, — весело ответил Измайлов.
— Значит, можно его на испытание планировать?
— Э-э, — закрутил головой Измайлов, — на испытание лучше пока не надо.
— Почему?
— Видите ли… Поясница — штука серьезная. Ко всему, у него на снимке на одном позвонке трещинка обнаружена. Надо подождать.
— Трещинка? — удивился Веденин и усомнился: Измайлов и раньше отличался чрезмерной осторожностью, при малейшем заболевании испытателей не допускал их к полетам. — А как же он с трещинкой сальто-мортале крутит?
— Ну это ж Арефьев! — усмехнулся Измайлов. — Он и с переломанной спиной будет прыгать, лишь бы допустили его к испытаниям.
— Но из госпиталя-то его выписали и никаких запретов не дали.
