— Вот попал, так попал!
— Вы о чем? — спрашиваю я.
— Тебе не понять, — хихикает человек за спиной. — Это старый разговор… старых людей. А ты у нас когда померла? В двадцать первом веке? Ты не поймешь… вы там чистенькие, сытенькие…
Как можно быть такой скотиной? А как можно злорадствовать в ожидании Страшного Суда?
Кручу головой, насколько это возможно, но увидеть его так и не получается. Лишь смутный шевелящийся силуэт.
По всей логике мы должны были оказаться здесь все вместе. Одной огромной перепуганной толпой. Но хоть времени здесь и нет, но мы попадали сюда по очереди. Я помню первый миг — сразу после той жаркой вспышки и тяжелого, по всему телу пришедшегося удара. Я помню, как впереди было пустое до самого бесконечно далекого горизонта. Только в ушах звенели крики — тех, кто стоял позади меня, и тех, кто появлялся по правую руку. Два-три человека в секунду… иногда чаще. Когда на Ближнем Востоке взорвали атомную бомбу, сразу появилась целая толпа.
Когда впереди вырос еще один ряд, я уже замолчала. Молча стояла и молилась. Я никогда всерьез не верила в Бога, но теперь была уверена — это загробный мир. Только какой-то очень странный. Ты стоишь и не можешь сойти с места. Не можешь пошевельнуться. Едва-едва шевелятся пальцы и можно чуть-чуть повернуть голову. Ну и еще можно говорить.
Первое время мы много говорили. Потом славили Бога, каялись в грехах и молили о прощении. Потом замолчали. Потом ругались и богохульствовали. И снова каялись и молились…
— Пятьсот тридцать два вправо…
Единственное, что нам остается, — это разговаривать. Но разговаривать с соседями надоедает быстро — лет через пять. Субъективных лет, поскольку тут нет времени. И тогда люди начинают искать поблизости друзей и родных. Иногда они рядом. Это счастье. Не зря в сказках писали: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Если в один день — то можно друг друга найти и разговаривать. В день на Земле умирает чуть больше ста тысяч человек. Это квадрат — десять на десять тысяч. Предельное, пожалуй, расстояние; на которое живая цепочка может передать твои слова…
— Алло. Симеон Ставракис…
— Алло. Симеон Ставракис… — транслирую я вправо. А потом вперед и назад. Симеон стоит далеко. Он уже давно пытается найти кого-нибудь знакомого. Пока не получается. Никто не отзывается на его имя.
Вправо и вперед слова уходят. Назад — нет. Мой злой сосед не повторяет имя несчастного грека.
— Хочешь вылететь из цепочки? — спрашиваю я его. Тех, кто не хочет поддерживать связь, немного. Но они есть — и мимо них выстраиваются обходные маршруты.
.— Достал этот Ставракис! — ругается сосед. — Каждый год ищет… утихомирился бы.
Но имя все-таки передает.
У нас выдается маленькое затишье — и я пытаюсь поговорить с ним по душам.
— Может, не год, — говорю я. — Может быть, раз в день. Или в столетие. Тут нет времени.
— Все тут есть, — бормочет сосед. — Пульс есть? Сердце стучит? Значит, есть время.
— Почему вы такой злой? — спрашиваю я. К нам начинают прислушиваться соседи.
— Я не злой, я лишь не добрый, — отзывается сосед после паузы. — Достало. И не ад, и не рай. Бесконечное ожидание. А я всегда был нетерпелив. Вы-то в своем двадцать первом веке.:.
— Ну что вы врете! — не выдерживаю я, — Мы все здесь умерли в один день!
Сосед хихикает.
— Это вам только кажется. Очередь-то двигается. Кто ушел — на их место с задних рядов передвигают…
— Кто ушел? Когда ушел? — не выдерживаю я. — Что вы врете все время?
— Я не вру — спокойно отвечают сзади. — Я умер в девятнадцатом веке. Стоял среди своих… потом здесь оказался. Вы что, думаете, к Нему по алфавиту вызывают? Нет, согласно тяжести грехов. Здесь, наверное, праведник стоял. Не успел окочуриться — сразу на суд и в рай. — Он хихикает. — Или наоборот. Так нагрешил, что в ад без очереди…
— Все вы врете… — повторяю я. — Все вы врете…
— А у вас как с грехами? — интересуется сосед.
— Нормально. Как у всех.
— Фигурка у вас соблазнительная, — с чувством говорит сосед. — Небось изменяли мужу?
— Я не замужем была.
— Все равно блудили.
Я перестаю его слушать. Блудила… врала… воровала… Не убивала. Все по мелочам. Согласно слухам в очереди с таким набором грехов после Суда попаду в рай. Впрочем, слухи — они и есть слухи.
