— Эге! Вот так поспособствовал! Такое способие я везде получу. Вот они руки-то, вот… Нечего сказать, «помог», а еще ученый челэк, высокого полету. Ты должон душу мою наскрозь понять: слышишь, она как нарыв стала? А ты что, а?.. Может, ты мне за старое мстишь: тогда я тебя бестолковым чудаком назвал?..
— Нет, не мщу. Но помочь не могу ничем.
— Отказываешь, значит?
— Отказываю.
— Категорически и сполна?
— Сполна и категорически.
Самоквасов стал к нему боком и войлочную шапку, как камень, заложил за спину, словно намеревался ударить лесовода. Он с болью и злобой выжимал слова и, сцепив зубы, хрипел:
— Жестокий ты человек. Чужое горе тебе как снег на лапте: стряхнул, забыл и — ничего больше. Жалости в тебе нету. Ну где, где у тебя жалость?!
— Я не благотворитель, я — на государственной службе.
— Та-ак!.. А кто делянку захламить велел? Не ты ли? Почему не убрал сучки, а нас погнал возить?
— У других возчиков беды не случилось. Вина не моя, я всех предупреждал, чтобы сучки убирали сами.
— Х-м… не ваша? А моя лошадь, может, с норовом? Тоже, значит, не моя вина? Постой! К прокурору пойду: за вредительство ответишь… Почему не приказал очистить делянку? Из-за тебя я искалечил коня!..
Вершинин поднялся — высокий и гневный, лицо побелело, словно кто присыпал пудрой. Он держал в карманах сжатые кулаки, но старался говорить спокойно:
— Когда приедут Бережнов и Горбатов… Я знаю, что они скажут… они скажут: лошадь тебе покупать не будем, денег не дадим. И первый-то раз незаконно дали. — И он не пожалел, что сказал так резко.
— Эх вы, господа-директора, секретари-товарищи! Себя ублажаете только. Управы на вас нету. Себе дома строите, а тут человеку обе руки оторвало — помочь не хотите… «Незаконно»… Ну что ж, ладно! Поживем-увидим. — Самоквасов уходил из комнаты с шумом, с негодованием, и все в конторе слышали его злобно-решительный, угрожающий стон: — Эх, жалости у людей нету! Нету жалости!..
Его провожали серые, полыхающие гневом глаза лесовода… С этой минуты желание работать исчезло… В самом деле, можно ли спокойно снести эти нелепые оскорбления: «За вредительство ответишь»? Такой человек пойдет и к прокурору, и всюду, не постыдится даже клеветы… Тут лопнет всякое терпение, даже заобручеванное железом воли. Лопнет, как полый чугунный шар, в котором налитая вода замерзла. Кипя гневом, Вершинин позвонил на станцию:
— Алло! Станция… да, Раменский леспромхоз. Я — заместитель директора… Товарищ дежурный, почему паровоз № 0799 вчера пришел резервом? Сообщите, какой головотяп задержал в Котласе наши платформы под экспорт?.. Что?.. А распоряжение начальника узла для вас обязательно или нет?.. Слушайте: если к вечеру не подадите вагоны, я буду жаловаться! — И, не желая ждать ответа, раздраженно бросил трубку.
Вошел техник-строитель и, мельком взглянув в лицо Вершинина, понял, что разговор с Самоквасовым обошелся Вершинину недешево: он был бледен. Техник придвинулся к столу и спросил учтиво:
— Что нахохлился, Петр Николаич?
— Пять раз нынче принимался сердиться и сейчас чувствую себя прескверно.
— Вы отослали кирпич на знойки?
— Да, отослал.
— Тогда не хватит для печей в бараке.
— И не надо. Кладите печи в щитковом доме, а когда привезут следующую партию кирпича, сложим печи в бараке.
— Ловко ли получится? — слабо запротестовал техник. — Не поругал бы Авдей Степаныч…
Вершинин зажигал папиросу, она долго не принимала огня — очевидно, отсырел табак.
— За что ругать?.. Квартиры уже распределены, люди ждут, надо торопиться. А лесорубов переселять в барак — не так уж срочно, могут немножко и потерпеть.
Разговор на этом кончился, и больше вплоть до конца занятий у Вершинина не случилось никаких щекотливых, затруднительных дел…
