Глухая рамень - страница 52

Катя притихла и, сидя на табуретке поодаль от стола, слушала, запоминая, как Ванюшка торговался с бабушкой.

— Нет, уж, родимый, не скупись. Ты молодой комсомол, денежку завсегда добьешься, а мне — на старость.

— Ты цену выше базарной просишь. Я же не для себя интересуюсь, а для всей артели. Общественные деньги-то, не мои.

— Вот и хорошо, что не твои, а чужие. Молочко у меня сладкое, густое, без подмесу… А ежели кажется дорого, ну, ин что — не бери, мой товар федицитный, кто хошь возьмет.

Сорокину пришлось согласиться, а старуха, заслышав шаги Вершинина, мотнулась к печке, гремела железной трубой, подкладывала угольков — и самовар запел, как шмель. Расставляла на стол чайные приборы, потом подала ириски заместо сахара и, положив их в вазочку, отодвинула от Кати подальше.

Лесовод заметил, нахмурился и нарочито громко спросил Катю:

— Ириски любишь?.. Бери.

На Паранино горе, немало ирисок уместилось в детскую горсть. Словно дразня ее, Катя посасывала сладость, облизывала губы, считала ириски, складывала стопочкой… Она была в дружбе с дядей Петром. Иногда в бесчисленных табунах за печкой он ловил для нее таракана и клал под увеличительное стекло. Катя с удивлением разглядывала, как ворочалось живое огромное чудовище, а когда отнимали линзу, оно превращалось опять в маленького таракана. Иногда она прикладывала круглое стекло к глазу и важно расхаживала по избе.

Вдруг, что-то вспомнив, она спросила:

— Дядя Петр… дашь мне вампезу?

— Чего? — Вершинин не понял. — У меня нет такой.

— Линзу просит, — подсказал отец.

— Хм, это интересно придумано, — улыбнулся Вершинин. — Вот словотворец!.. «Вампезу» дам. — Он подошел к столу, отодвинул один ящик, поискал, полез во второй, в третий — линза исчезла!.. Он отлично помнил, что прошлый раз клал ее именно вот сюда. Параня уткнулась головой в печку, гремела ухватом.

— Катя, — сказал Вершинин, — линзы нет, пропала… потерял я где-то.

Он передвинул рукопись, поднял газету и, словно наколовшись на что-то, отдернул руку… Он не взглянул на Горбатова, но понял все.

Несколько минут длилось неловкое напряженное молчание. Горбатов уголком глаза приметил: белая крупная рука лесовода, протянувшаяся за хлебом, немного дрожала.

«Едва ли теперь Вершинин пойдет на охоту», — подумал Горбатов. Но тот, быстро овладев собою, встал из-за стола и обычным тоном, потирая руки, произнес:

— Нынче я вас, признаться, не ждал, один собирался в лес… Что же, сходим втроем.

— А я… с пустыми руками? — спросил Ванюшка Сорокин.

— Нет, и тебе дадим. У меня есть… — Лесовод направился к двери, но с полдороги оглянулся на Параню подозрительно и будто себе, уже неуверенно сказал: — Вернее, была шомполка…

Параня подняла на него кроткие невинные глаза и тихо молвила:

— В чулане, родимый, в чулане. Там на гвоздике висит. В уголке, за дверью.

Лесовод вышел.

Горбатов отсыпал Ванюшке дроби и пороху, а Параня достала ватки для пыжей — она тоже вкладывала в это дело свою толику, и не без расчета.

Вершинин вернулся в избу.

— Возьми. Она не безнадежно старая: ей всего только тридцать три года, ровесница мне. Бьет без отказа, — говорил лесовод, передавая Ванюшке шомполку. — Будешь стрелять, бери на четверть влево и на четверть вниз, — на шестьдесят шагов уложишь волка… С ней покойный отец мой виртуозничал.

Сорокин осмотрел диковинку, погладил вихляющийся ствол и, вскинув к плечу, целился в угол. Параня, отойдя от него подальше, даже зажмурилась, а Катя не сводила глаз с ружья и, полная страха, ждала выстрела. Но вместо грома раздался сухой слабый щелчок, и тогда она крикнула:

— Пу!..

Сорокин засмеялся, потом с явной опаской принялся осматривать толстую стволину, заглядывая туда одним глазом:

— А зубы не вышибет? Кажись, не всё у ней в порядке…

Вершинин успокоил его в том смысле, что разок-другой выстрелит, авось не разорвется…

Они вышли на улицу. Густой иней висел серебряной бахромой на деревьях. Буран бежал стороной — бодрый, нервно-подтянутый, на бегу он окунулся в снег и возбужденно уркнул. Впереди всех мелкими шажками подвигалась Катя. На обочине дороги она увидала чьи-то следы, громко спросила: