Не раздеваясь, он прилег на диван, где спал один последнюю неделю, закурил папиросу, а теще сказал:
— Иди в ту комнату, к Кате… Загаси лампу и ложись спать.
Новый жилец в квартире наверху появился задолго до полуночи, предупредив Вершинина запиской. И когда Петр Николаевич прочитал на чужом конверте, выхватив его из огня:
«Жди, я приду, с Алексеем все кончено», то с волнением и не без страха начал ждать ее прихода… В один миг все сдвинулось с привычных своих мест, закачалось в тумане, пошло кругом. Через минуту он уже отчетливо представил себе: вот она взбегает по лестнице, вот входит к нему в комнату, взволнованная, в слезах, в домашнем сереньком платье и с заплетенной второпях косой… Она говорит… но слов ее он так и не мог придумать… Вздрогнув, Вершинин оглянулся на дверь: в самом деле, послышались шаги по лестнице. Стараясь быть спокойнее, он открыл дверь, уже заранее улыбаясь улыбкой заждавшегося и теперь обрадованного мужа.
Ариша вошла в знакомой ему дохе, в пуховой шали, в белых чесанках и с большим узлом в руках… Все произошло быстрее и проще, чем рисовало воображение Вершинина.
— Запри… я боюсь… — почти задыхаясь, произнесла она.
— Он дома?..
— Нет… но скоро… — Не договорив, она убежала в дальнюю комнату, где не было огня, точно спасаясь от погони, и там, бросив на диван узел, затихла в кресле, не раздеваясь. Теперь от него требовалось многое, чтобы хоть первые минуты ей не было страшно.
Стоя над ней и положив на плечо руку, он говорил какие-то успокоительные слова, а сам волновался не меньше… Но, по-видимому, даже у края пропасти человек способен пережить радость и упоенье.
— Вот оно, солнце, взошло опять! — произнес Вершинин. — Взошло, Ариша, свершив положенный свой круг… Я это чувствовал, я знал… Ведь ты мне всего дороже… Смотри: здесь все, здесь все твое, — бери, живи… А скоро мы с тобой уедем… там я сделаю для тебя все, чтобы ты не раскаивалась ни в чем…
Но она и половины не понимала, что говорил он; почти не слышала, как снял с нее доху, а принимая шаль, он спутал ей волосы и сам же поправил их. Она подняла глаза, полные преданности, любви и страха. Ее трясло, точно в лихорадке, и, чтобы согреть ее, он передвинул кресло к печке. Она послушно села и, глядя на прогоравшие поленца, подавленно молчала… Для чувств, подобных половодью, какими была опять объята, наверно, вообще не существует слов, и, поняв ее состояние, он говорил ей о письме из Соликамска:
— Вот видишь: мы с тобой из двух открывшихся дорог можем избрать себе любую. Мне думается: в Верхокамье будет все же лучше.
— Мне все равно… я ничего не помню, не слышу… Ты запер дверь? — взглянула она, подняв на него глаза, и тотчас же опустила голову. А через полминуты порывисто кинулась к окну.
— Он, наверно, у Бережнова, — будто вспомнив, прошептала она.
Собственные руки, сжатые в ладонях, почему-то казались ей такими длинными, большими, что некуда стало их деть, а сама все порывалась встать, бежать куда-то… Но путь, избранный ею, был уже найден, и теперь начинался иной маршрут, тягостей которого ей не дано предвидеть… Не подлежало сомнению одно: все прежние родственные связи порваны, самые близкие ей люди отступали куда-то в туман, становились получужими, а на том месте, где еще так недавно отстраивалась первая ее семья, копилась груда пепла…
— Ну что ж, — произнесла она со вздохом. — Будем жить так.
— Конечно, конечно, — подхватил он, — будем жить хорошо.
Как бы осваиваясь с новым, Ариша оглядела комнаты. Лампа горела тусклым красным огнем, и требовалось подлить керосину, на письменном приборе заметила пыль, на подоконнике — лоскутки каких-то изорванных бумажек, занавески пора постирать, — все ждало рук хозяйки… Так понемногу зарождались в ней новые заботы.
Часа два спустя, когда она, уже овладев собой, улыбнулась здесь впервые, он предложил ей чаю и, не дожидаясь ее согласия, зажег примус, загудевший ровным и гулким воем.
— Не надо! — испугалась она. — Услышат… — Хотя и самой было понятно, что без этого не обойтись впредь.
Он растерянно развел руками:
— А как же быть? Не к Паране ли переселиться опять, а? — И попытался улыбнуться.
