Шейх Эдебали хотел что-то сказать, но промолчал и только сглотнул слюну.
Осман-бей с почтением ждал ответа. Не хотел он больше смущать старого человека. Видя, что тот молчит, смягчил тон, будто благодарил за полезное наставление, сказал:
— Да, мой шейх, можешь быть спокоен. Я дело обдумал со всех сторон, рассчитал, как войти в него, как из него выйти. Вы моя опора, боевые друзья моего отца!.. Победители в брани, столпы порядка!.. Давно уже, мой шейх, не выходит у меня из головы: должны направиться мы на Запад. Не громить и не веру свою распространять — напротив, уважать любую твердую веру. Не признаем мы превосходства по вере, роду, богатству. Запад сотни лет давит на границы наши, они хотят удушить нас своими гнусными порядками. А на тех, кто им мешает, набрасываются, как бешеные псы. Потому дело, на которое мы перепоясываемся, тяжко. Путь лежит среди пропастей... В этой предательской тьме надо быть начеку: кто врага не знает, тот слеп в бою. Любую весть без промедления доводи до нас. Пусть ахи нас поддержат. Ты сказал: «Если надо, дадим деньги». Спасибо! Доход мне нужен. Долг оплачу. Мы сказали все, что у нас на сердце. Поддержи нас в правом деле, а если ошибемся, схвати за ворот!
Он не спеша потянулся к руке шейха. Эдебали хотел было встать, но опустился на колени, взял Осман-бея за плечи и поцеловал в лоб.
— А теперь позволь, мой шейх, уехать! Сходка ждет. Опоздал я.
Шейх Эдебали кивнул. Когда Кара Осман-бей вышел, долго сидел с закрытыми глазами, ощущая давно забытое умиротворение от важного разговора, который снял с него тяжкое бремя.
Против ожидания Осман-бей запоздал куда больше, чем предполагал. Впрочем, это было ему на руку.
Люди Дюндара вышли из себя, добиваясь набега, преувеличили опасность и облегчили избрание Османа. Теперь они решили воспользоваться этим. «На бейство избран храбрый воин Осман! — кричали они.— Пусть немедля ведет нас в бой!»
Задержка Осман-бея нарушила их расчеты. Воинственный пыл постепенно угасал, страсти, отгорев, как костер, зачадили, порыв обратился томлением, была в том заслуга и Акча Коджи. «Время упущено,— твердил он.— Враг успел подготовить засаду». Каждый знал, как опасен набег, как трудно вернуться назад, таща на себе добро, много жизней стоит набег нападающим. А поскольку мир длился долго, привычка пренебрегать опасностью позабылась.
Все меньше действовали слова Баджибей, сказанные ею у арбы с трупом сына: «Демирджан попался в ловушку из-за гяурки-невесты». Барабанную площадь охватило гнетущее молчание.
И тут прибежали мальчишки-дозорные: «Наш бей едет!» Осман вылетел на середину площади, соскочил с коня, закинул повод и уверенным шагом направился к помосту. Видно, все обдумал по дороге и твердо решил, как поступать. Жестким, недовольным тоном сказал:
— Святейший шейх Эдебали призвал меня к себе. Съездил, повидался с ним. Не отряхнув пыль, вернулся. Вчера кое-кто из боевых друзей требовал налета. Наверное, успели они за ночь подумать. Надеюсь, образумились. А может, нет? Кто еще желает налета?
Все обернулись к Баджибей. Та, словно не слыша, неподвижно сидела на земле. Что с ней? Все ждали, что, истерзанная горем, она прямо с Барабанной площади ринется в бой, в горы. Осман-бей решил, что причиной тому Керим, ведь он ездил с ним, как настоящий воин, и этим, видимо, утишил ярость Баджибей. Но она даже не заметила этого.
Почуяв, что надежды на стихийный гнев сестер Рума не осталось, дервиш Даскалос сделал последнюю попытку:
— Не в обычаях удела оставлять убийство неотмщенным, Осман-бей. Мы тебя поставили над собой, потому что ты славный джигит, воитель, не посрамишь нас. Твоих коней увели. Свое добро защищать — закон для бея. И потому набег стал законом. Нашего товарища убили в спину. Нельзя оставить его без отмщения. Налет — наш долг. Эртогрул, наш бей, умер. Враги решат: теперь можно делать с нами все, что угодно, напуганы смертью бея. Надо показать им нашу неустрашимость. Налета требует вера. Воины все обдумали вчера ночью. Кое-кто поклялся на сабле. Веление веры ясно! Не мучай себя понапрасну. Если ты против, мы все равно требуем мести. Недостойно мужчины бросать Баджибей, коль идет она мстить за сына, позорно доверять дело воина женщине.
