Краска прилила к лицу Осман-бея.
— Прошу! — Эдебали взял свою чашу. И, подождав, пока выйдет мальчик, сказал: — Вернемся к завещанию.
— Завещал... Хранить мир.
— Верно. Мир надо хранить. Столько лет мы старались и, с дозволения аллаха, небезуспешно. Нелегко далось сие, сам знаешь. Ильхан Аргун в Тавризе задумал взять за себя византийскую принцессу из Стамбула. Направлял послания одно за другим: не желаю, мол, смут в уделах.
— Да, мой шейх, так сложилось, что мир не был нарушен. Его ведь нельзя сохранить при желании одной стороны...
Эдебали глянул на него с некоторым удивлением, прищурился.
Осман-бей, снова услышав шорох в задней комнате, возвысил голос.
— Если враг непременно хочет войны, то и нападет. К счастью, император бессилен, а наши враги из его князей не хотят, чтобы земли наши отошли к императору. Но главное, ильхан Аргун не решился отдать мусульманские земли врагам веры в обмен на гяурскую женщину. Не нашел правоверного муфтия, который, сославшись на коран, одобрил бы такое намерение. А если бы нашел, тогда бы дело стало за мною. Собрал бы я под знамена всех гази, дервишей и джигитов ахи да воинов-наемников, что без хозяина бродят.
Эдебали быстро отставил чашу с шербетом. Не ожидал он такого от Осман-бея. А он-то приготовился давать советы растерянному юноше, приехавшему униженно просить наставлений, согнувшемуся под бременем ответственности, что свалилась на него после смерти отца. Даже опасался: не уразумеет его советов, а уразумеет, недостанет сил их исполнить. Рассчитывал испытать неопытного туркмена, гордеца, что три года не заглядывал в обитель, обиделся: не отдал за него дочь.
— А если пойдут на тебя с одной стороны император, а с другой — ильхан? Что делать тогда уделу Битинья, в коем людей-то всего пять — десять тысяч, и те крестьяне?
— Сражаться, пока хватит сил... Недаром сказано: «От малого — малое, от большого — большое». Дорого пришлось бы заплатить императору, если вздумал бы заполучить нашу землю в обмен на сестру. Дорого заплатил бы и ильхан, попытайся он отдать мусульманские земли в обмен на гяурскую жену... В нашем крае с большим войском не развернуться, да и не прокормить его. Горы — наши! Пока сердце бьется в груди, до тех пор жива и надежда.
Стараясь не выказать тревоги, Эдебали, будто нехотя, спросил:
— А что станешь делать, если узнаешь, кто убил Демирджана, угнал коней?
— Отомщу! Но с умом, примерившись.
— Значит, если это соседний властитель, то...
— Выберу время и проучу.
— А если императора разгневаешь?
— Не разгневаю, будет только рад! Князья-то его от империи хотят отложиться, по френкскому обычаю ввести баронский порядок... Легко их прикончу.
Удивление шейха Эдебали сменилось испугом. Не понравились ему слова Османа-бея: «Отомщу! Прикончу! Горы — наши!», а еще больше тон, каким все это было сказано. Вот почему опытные люди, умирая, справедливо считают, что оставшимся грозит опасность. Мало ли видел он новых правителей, кои по неразумию, легкомыслию и непослушанию, безрассудно надеясь лишь на себя, не соизмерив сил своих, теряли все, что было завоевано потом и кровью за долгие годы, и сгинули бесславно, будто их и не было. Не слишком ли он положился на Акча Коджу, выбрав беем Османа? Не совершил ли ошибки, не вняв мольбам Дюндара? Все это быстро пронеслось у шейха в голове. Как хорошо, что не отдал он дочь не знающему своего места парню. Если теперь он такой строптивый, то тогда и вовсе не было бы ему удержу. По правде говоря, шейх отказал ему в назидание обоим: ведь сговорились они втайне от него. Покойному Эртогрул-бею сказал: «Подождем, пока немного образумятся». Нет, не похоже, что Осман образумится.
— А еще завещал отец мой, вы знаете, чего бы то ни стоило, захватить Конью.
Эдебали пришел к убеждению, что они никогда и ни в чем не сговорятся с Османом.
— Да, много над этим голову мы ломали с покойным братом нашим Эртогрулом,— сказал он нехотя.— Трудное дело, но возможное. Вот ведь Караманоглу сподобился.
— Сподобился? Во время мятежа Джимри? Насколько я знаю, с грязью его смешали, да и головы лишился.
— Самое важное, захватив трон, продержаться года два-три...
