Антонина Петровна приподняла голову; в ее глазах застыл страх. Она ничего не успела подумать. Далеко, в стороне Веселых Ключей, раздались частые удары. Будто огромный многотонный молот ударял по земле, и она часто вздрагивала.
Опять послышался и стал нарастать чудовищный вой, увеличенный теперь в десятки раз.
— Орудия бьют! — закричала Евдокия Ларионовна, кидаясь к окну. — Ведь это наши… наши вернулись.
Вскочив на ноги, Кирилин что-то закричал, — женщины не поняли — что, — все заглушил вой приближавшихся снарядов. На город обрушился тяжелый, неровный удар. Стены комнаты зашатались. В грудь Евдокии Ларионовны хлестнула взрывная волна. Кирилин присел на четвереньки и выполз из комнаты. Этого женщины не заметили. Цепенея от страха, прижатые к полу воем и грохотом, они лежали и ждали: «Сейчас прямо сюда, прямо в меня…»
Исчезло чувство времени. Ощущение слепой разрушительной силы, рвущей город в куски, вызывало мучительное желание превратиться в маленькую, незаметную крупинку и провалиться в щель пола и еще глубже — куда-нибудь под землю.
Совсем близко разорвался снаряд. Другой, со сверлящим мозг воем, влетел, показалось, прямо в комнату. Антонина Петровна увидела взметнувшиеся вверх бревна. Потом в отдалении прогрохотало еще несколько взрывов, и все стихло. Наступила неожиданная, тягостная тишина. Такой тишины в городе еще не бывало. Натянутые до отказа нервы, казалось, лопнут. Женщины понемногу пришли в себя.
Евдокия Ларионовна встала, стряхнула с одежды пыль, протерла глаза, поморгала и помогла подняться соседке.
Половина стены в комнате была вырвана взрывом.
Антонина Петровна спросила вздрагивающим голосом:
— Боже мой… Что же мне теперь делать?
Помолчав, Евдокия Ларионовна сказала:
— Не умирать же… Пойдем ко мне, хватит места. Как-нибудь проживем. И Сергей рад будет. Согласна?
Вместо ответа Антонина Петровна обняла соседку, и обе, не удержавшись, всплакнули от пережитого страха. Затем долго прислушивались к шуму истерзанного города. Во многих местах горели дома. Зарево над городом трепетало огромной багряной шапкой, оно разрасталось, разгоралось все ярче. Трепетный свет придавал домам, деревьям и людям что-то новое, какую-то обманчивую и расплывчатую переменчивость. Казалось, и дома, и деревья, и люди дрожали в тревожных отблесках зарева и двигались куда-то в ночь, в неизвестность охватывающей мир войны.
Острое чувство тревоги все сильнее овладевало женщинами. Неизвестность пугала.
— Что же это такое было? — проговорила Антонина Петровна.
2
Прорываясь из немецкого окружения, на восток двигались части Особой армии. Они шли отдельными колоннами по параллельным дорогам, имея в центре около двухсот автомашин с ранеными, боеприпасами и продовольствием и четыре десятка тяжелых дальнобойных орудий — мощные тракторы с трудом волокли их по песчаным сыпучим дорогам.
Миша Зеленцов, третьи сутки не смыкавший глаз, следил за передним трактором. Не заснуть бы чего доброго… Наткнешься на пушку.
На лесной малонаезженной дороге часто попадались глубокие выбоины. Зеленцов весь напрягался и словно срастался с дрожавшей от перенапряжения машиной «Не подгадь, милый… немножко… ну еще…»
Пятнистое орудие выползало из выбоины, и Зеленцов, облегченно вздыхая, вытирал рукавом выступивший на лице пот.
Опять натужный вой мотора, опять непреодолимо слипаются глаза.
«Черт! — думает в полудремоте Зеленцов. — Семнадцатые сутки…»
Грязные, обросшие щетиной артиллеристы спали на ползущем впереди орудии где попало — на лафете, на платформе. Когда они попадались на глаза Зеленцову, он, завидуя им, беззлобно ругался:
— Дрыхнут всю дорогу, черти! Сюда бы вас… У-у!
Зеленцов знал, что и артиллеристы тоже спят от случая к случаю, но вид спящих так действовал на нервы, что нельзя было удержаться от крепкого словечка, слышимого лишь ему самому, — в вое моторов тонул, глох человеческий голос. Да и сам Зеленцов давно оглох. Во время коротких передышек слух не успевал восстанавливаться, и молодые артиллеристы покатывались от хохота, видя, как он силится понять, о чем идет разговор. Зеленцову некогда было злиться: едва коснувшись головой земли, он засыпал.
