Однажды друзья попробовали внести в меню разнообразие: поймали безголовую лягушку. Мясо ее жесткое, безвкусное, желудки отторгли, не пожелав расходовать на него соки. С экспериментами покончили: не хватало еще отравиться.
Глебу нравилось наблюдать за работой горожан, особенно когда они украшали деревья в садах. В этом своем увлечении он не был одинок. Художников всегда окружала свита зевак. Животные, ходячие сосиски, Глеб замерев провожали взглядами каждое движение творца. Вот он острым шипом провел на стволе безукоризненную окружность. Выделившаяся клейкая смола молниеносно застыла, залечила травму. Вот он украсил выпуклую кромку диска зигзагами. Некоторые из зрителей-сосисок заволновались, узнали в рисунке символ солнца. Вот художник начертал грушу. Вот он окружил ее штрихами. Из толпы, горделиво красуясь, выступила груша на паучьих лапах. Остальные зашевелились, плотнее обступили живописца. Каждый мечтал попозировать.
Стоял душный вечер - итог жаркого дня. Глеб с Адамом переваривали поглощенную за ужином плоть, лежа под деревьями. Они утешались иллюзией прохлады, якобы сбереженной под зыбкой тенью. Зной не жаловал никого, но вот-вот его назойливые объятия должны были ослабнуть, разойтись в сумеречной нежности. А ночью, когда свежесть дымкой прижатого к земле тумана съежит кожу, покроет ее пупырышками, озябшее тело возмечтает о сегодняшнем пекле.
Друзей сморил сон, вязкий, тягучий, - сон пресыщенных беззаботностью. Что им виделось, какие картины измыслили их освобожденные разумы? Семь печатей покрыли эту тайну, поскольку пробудившись они не имели ни времени, ни желания переваривать грезы. Ведь разбудили их не ласковые лучи утреннего солнца, а нестерпимое жжение. Добрый десяток жителей близлежащего города обступили их, плюясь едкой слюной сквозь полые посохи. Кожа в местах попадания слюны вздувалась пузырями, горела огнем. Друзья взмыли в воздух, но кислотные плевки, усиленные трубками, настигали их, до дыр прожигая перепонки крыльев.
И только оказавшись там, откуда падает на землю небо, куда не доставали выстрелы, друзья ненадолго перевели дух. Коварное нападение ошеломило, обескуражило, потрясло. Они были наивно недалеки, не умея представить на себе действие их собственных поступков, обращенных к другим. Только в тот час мир потемнел, только тогда справедливость предстала вселенским заблуждением, когда зло коснулось их самих. Хотя зло это поселилось здесь, возможно, с убийством Адамом первого зверька, расстроив гармонию рая, посеяв страх и гнев, породив благодарное потомство - новый виток зла, новые порции боли и ужаса.
Внизу мельтешили горожане, казавшиеся насекомыми, не столько из-за уменьшенных расстоянием размеров, сколько благодаря избытку конечностей. Они потрясали боевыми посохами, преисполненные охотничьим азартом. Несколько пустилось в погоню, перемещаясь с завидной прытью. Объекты же их преследования, подбитые, изможденные, напротив, еле тащились. Стало очевидно, что рано или поздно дырявые крылья откажутся поддерживать своих владельцев, и те рухнут прямо в лапы скорых на расправу охотников. Скорее рано, ведь и невредимым им требовался отдых через не такие уж продолжительные периоды полета.
Силы еще оставались, когда Адам обратил к Глебу лицо, лишенное мимических мышц, но все равно отмеченное жирным оттиском запредельной муки, а затем сложил крылья. Он рухнул на круп одного из преследователей разящим снарядом, вдавил того в песок. Остальные не оставили без внимания виновника этого инцидента, залили его ядовитыми выделениями, не пропустили ни единой клеточки кожи. Слабость ли или же героизм и порыв самопожертвования столкнули его с небес? Как бы там ни было, но Глеб воспользовался подарком друга, отвлекшего на себя погоню, и укрылся среди деревьев.
Ночь вобрала мир в свое черное чрево, сменив затянувшиеся бледные сумерки. Невидимый сам и еле различавший окружающее, Глеб завис над городом.
Перед каждым домом стоял сосуд, наполненный люминесцирующей жидкостью. Спиральная улица выглядела светящейся зеленой змеей, свернувшейся для сна. Горожане: строители, мастеровые, художники - были для него теперь злодеями, не знавшими ни совести, ни жалости. Они бродили по улице безо всякой цели. Гуляли. Однако в прогулке этой проступала тенденция к закономерности. Хаотичное движение мало-помалу упорядочивалось, несло своих участников к центру города, к гигантскому зданию - непременному атрибуту нехитрого архитектурного ансамбля здешних населенных пунктов.
