Он сам сбросил с плеч лямки рюкзака, повесил его на сук сосны. Володя сделал то же самое.
— Далеко? — еще тише, чем Тимофей, спросил он, оглядывая холмистую, но невысокую местность, густо поросшую молодыми сосенками и пихточками, реже — елями, а между ними безлистыми зимой, тонкими, как увядшая трава, но не такими, как она, частыми папоротниками, а еще дальше густыми зарослями дикого малинника, через который не проберешься, не разорвав штаны.
— Метров двести.
Володя вздохнул, словно это не для него готовилась охота на медведя, словно он вынужден идти на эту охоту, словно ему тяжело сейчас на это дело согласиться, но все же он согласился. Наверное, это был тот страх, что посещает не труса, а только смелого человека, тот страх, который смелый человек побеждает в себе, хотя и со вздохом.
Эти двести метров, уже налегке, они прошли быстро. Володя все смотрел по сторонам, стараясь заранее, прежде чем подойдут вплотную и Тимофей покажет ему, увидеть берлогу. Но все же она появилась совершенно неожиданно. Он думал, что она где-то впереди, за желтой хвоей упавшего дерева, но оказалось, под ногами, сделай три шага вперед — и провалишься в объятия медведя.
Небольшая крутая яма, метров шесть в диаметре, а в самой яме еще одна, поменьше, где был когда-то корень, сейчас покрывающий берлогу, словно крыша. И все это завалено еще несколькими сломанными стволами, ветками и поверх всего — снегом. Только спереди, прямо перед глазами, черное пятно отверстия с желтыми от дыхания краями. И легкий парок едва заметной струйкой, чуть завиваясь в ветерке, тянется вверх и исчезает, растворяясь в морозном воздухе.
— Вот, — почему-то зло, коротко сказал Тимофей, и в этом коротком и ясном слове было столько же действия и смысла, сколько во всем их более чем двухдневном походе сюда. — Ты близко не подходи, вытаптывай площадку. Здесь.
Он показал место, откуда, по его мнению, стрелять было всего удобнее. Место не самое лучшее. Тимофей понимал это: от берлоги слишком близко. Но если отойти чуть дальше, то край ямы, бугром выступающий над общей площадью на полметра, скроет тот обязательный рывок зверя сквозь снег, тот рывок, который и надо ждать охотнику. А если отойти еще на несколько шагов дальше, тогда медведь бросится не на Володю, которому эта охота и нужна, а на Тимофея, который окажется ближе.
Тимофей в это время должен оказаться в стороне, сзади. Спрятаться за деревом. А прямо перед медведем с ружьем в руках наизготовку — Володя. Ружье у Володи хорошее — пятизарядка двенадцатого калибра, полуавтомат. С пяти-то выстрелов не убить — трудно. Не захочешь, а слона убьешь. Но случись что, Тимофей сам не оплошает. Ему это дело не впервой. Хоть сердце в такие моменты и колотится в груди, как у белки, когда ее в руки возьмешь, но твоя рука тверда, не дрогнет, и глаз не подведет, испытан.
Без собаки, конечно, труднее. Хорошая, знающая свое дело собака в этой охоте — лучший помощник, лучше, чем второй охотник. Если даже промахнешься, даже — не приведи господь — тебя зверь подомнет, то не даст в обиду собака. Прилипнет к заду, как надоедливый овод, начнет драть за самые больные места.
Но сейчас свою испытанную Лохматку Тимофей на охоту не брал. Если сам уходил — оставлял на цепи, чтобы по следу не увязалась. Лохматка стара, один глаз бельмом заплыл, спина — что перевернутое дугой вниз коромысло — провисла, еле псина по двору ходит, раздутыми боками ворочает. Хоть и говорит старуха, что если уходит Тимофей с ружьем из дома, то всему поселку Лохматка спать не дает — воет, тоскует, тоже ей на охоту хочется, но взять ее с собой хозяин не решается. Не сможет уже старая лайка увернуться от быстрых медвежьих лап, как уворачивалась раньше.
И новую собаку он заводить не захотел. Без надобности она ему. Для охотничьей собаки главное в жизни — это работа. А бесполезных шавок Тимофей презирал. Что это за животное — только шкура на унты…
Брать же с собой чужую — лишние разговоры пойдут. Это тоже ни к чему.
Володя принялся за работу энергично, стараясь не остыть, не растерять набранное телом во время ходьбы тепло. Он торопился, словно боялся потерять время, боялся, что зверь проснется и покажется из берлоги раньше, чем его насильно разбудят, хотя знал: сон медведя крепок, и не только скрип снега, но даже громкий разговор не прервет его.
