Небо походило на картину, написанную ярчайшими оттенками синего, фиолетового и красного. Шары планет весомо нависали над горизонтом, а их освещало тройное солнце, заставлявшее троиться и тень мальчика. Зрелище впечатляло не меньше, чем мог бы впечатлить другой мир, но мальчик уже налюбовался им по самые уши. Ему хотелось запихнуть все это обратно себе в голову и забыть, как дурной сон.
Земля уже исчезла под бесконечными слоями туч. Остались только небо и гора.
Кевин шаг за шагом поднимался к небесам, пока его рука не коснулась вершины Божьего Гномона. Мальчик подтянулся и, увидев пустую площадку гладкого гранита, достал из кармана очки.
Да, пусть они всегда будут здесь — не так уж и далеко, но это не беда. Теперь он мог им противостоять — нужно было только не забывать этого.
Мидас раскрыл очки и водрузил их на плоскую вершину горы.
— Ну вот, — обратился он к Божьему Гномону. — Тебе они идут больше.
Оставалось только ждать.
Сначала ничего не происходило, и Кевин с ужасом подумал, что его план провалился. Потом три тени, падающие от его руки, начали двигаться.
Три солнца над головой слипались в одно, а планеты медленно покидали горизонт.
Поднялся легкий бриз, перешедший в ветер, вылившийся в целую бурю, ударившую горе-волшебнику в лицо. Поглядев на очки, Кевин впервые увидел то, что каждый раз наблюдал Джош. На стеклах танцевали краски, а под ними была вечность — непознаваемая бездна. Измерения и вселенные, безграничные возможности — в таком количестве, что мальчику пришлось отвернуться: казалось, если смотреть в них слишком долго, очки засосут его и уничтожат.
Теперь все происходило гораздо быстрее. Облака внизу закипели. Ночь стала днем, день — ночью, снова и снова, мысли поплыли, правда и вымысел начали мешаться: вселенную снова переделывали.
Настал момент — один-единственный миг, — когда реальность и сны встретились, прежде чем поменяться местами. Это было мгновение абсолютного безумия, Кевин не мог понять, что существовало, а что — нет, и разобраться в собственных мыслях. Где он? Что происходит? Потом мгновение прошло, и солнца, планеты и ливень сгинули в недрах его сознания.
Мальчик подставил ладонь ветру, отчаянно пытаясь что-то удержать. Потом сознание включилось и вспомнило, где он и что делает.
Кевин лез на гору.
Хотя глаза слезились от холода, мальчик поднял правую руку и коснулся кончиками пальцев вершины Божьего Гномона.
— Ну как там? — прокричал Джош, заглушая вой ветра.
— Ты что-нибудь видишь? — проорал Хэл.
Кевин посмотрел на гладкую поверхность. На ней что-то было! Что-то маленькое и блестящее, огненный шар, который захватывал солнечные лучи, менял их цвет и отбрасывал их на вершину горы — но слепящие солнечные блики мешали понять, что это.
— Ну, что там, Мидас? — заорал Бертрам. — Не тяни!
Там что-то было! Мальчик поднялся еще на дюйм: тень от его головы накрыла загадочный предмет.
— Это… это очки!
Когда мальчик протянул руку к солнечным очкам, ветер засвистел у него в ушах и внезапно пришло осознание реальности происходящего.
Что он здесь делает? Он может упасть! Он может умереть! О чем он только думает? Паника вопила в нем на тысячу голосов, перекрикивая ветер, требуя немедленно убраться отсюда и вернуться в лагерь.
Мальчик отвел руку, оставив очки лежать на месте.
— Мы тоже хотим туда забраться, Мидас. С дороги! — потребовал Бертрам.
Тот попытался отодвинуться в сторону, но поторопился и потерял равновесие.
Кевин упал на Джоша, обрушившегося на Хэла, подмявшего под себя Бертрама — и четверо покатились по каменистому склону, стукаясь о камни и друг о друга, пока, пролетев добрых пятьдесят футов, не впечатались в плато.
Все отделались незначительными порезами и ссадинами. Все, кроме Кевина — он сломал ногу.
