Камраль никогда не видел другого ужа таких размеров; тело его было черным, а светлое пятно на голове напоминало корону. Из ужасной раны на животе струилась кровь. И лишь тут Камраль заметил, что змея на него смотрит. Левый глаз ее был обращен к профессору: казалось, боль мешает этому глазу закрыться. Камраль не помнил, сильное ли у змей зрение, но решил, что у этого существа обмен веществ замедлился уже настолько, что хорошо видеть оно просто не может. И все же он спрашивал себя, способна ли еще эта змея осознать связь между своими страданиями и хорошо знакомой фигурой стоящего перед ней человека. Ему хотелось бы думать, что на это она уже неспособна. Он передвинул крышку и закрыл колодец, словно пытаясь исправить свою ошибку. Обернувшись, он увидел, что змея по-прежнему лежит, беспомощно изогнувшись у его ног и смотрит на него. Где бы он ни стоял, она не спускала с него взгляда, хотя ее глаз оставался недвижимым. Взгляд ее казался скорбным, полным упрека, но Камраль не знал, как прекратить ее страдания. Чувство вины и бессилия становилось все сильнее и мучительнее, и когда оно сделалось невыносимым, он принес лопату и вонзил ее в беззащитное тело змеи у самой головы.
Острая лопата разрубила змею на две части, но ни длинный, ни короткий обрубки даже не пошевельнулись. Эта очевидная беспомощность страдающего существа, его явная неспособность даже выразить свою боль, эта медлительность, с которой жизнь покидает принадлежавшее ей тело, привели Камраля в ужас, и в панике он стал рубить лопатой тело змеи. Он почему-то все время метил в голову, но в своем неистовстве никак не мог попасть; голова, невредимая, лежала перед ним, и ее глаз неотрывно смотрел на Камраля. В этом взгляде запечатлелась вся боль, причиненная им несчастному созданию, которое он смертельно ранил в живот и обезглавил. Камраль понимал, что все это ему только кажется и такие мысли приходят к нему из-за напряжения, которое не оставляет его уже целую неделю; он знал, что поддаваться подобным ощущениям опасно. Решив не дожидаться, пока эти чувства окончательно возьмут верх над разумом, он подобрал лопатой кровоточащие куски змеиного тела, отнес их к ограде и выбросил далеко в серовато-зеленое поле озимой пшеницы. Голова змеи описала в воздухе плавную дугу; обрубки тела, вращаясь, летели по сложным траекториям и казались очень тяжелыми. Последним исчез среди стеблей змеиный хвост, и Камраль громко произнес:
— Кончено!
Вечером он обычно выпивал на террасе бутылку красного вина и выкуривал сигару. С этой террасы открывался хороший вид, и Камраль любил сидеть там даже зимой, глядя, как какой-нибудь зверь осторожно выходит из леса. И закаты здесь были не такие, как в городе. Здесь он прямо-таки физически ощущал таинственность небесной механики и бесконечность вселенной. Но для этого ему нужно было остаться одному. Он ни с кем не мог делиться этим чувством. К счастью, жена появлялась здесь не слишком часто, ее мечта о сельской идиллии не сбылась, и она предпочитала акустику концертных залов звенящей тишине вечернего леса. А закаты, которые так любил Камраль, для его жены означали просто скучный и слишком ранний конец дня.
Одиночество было для Камраля чем-то вроде контрастного душа: глядя на небо, он остро ощущал свою микроскопичность по сравнению с просторами вселенной, но именно самоуничижение делало для него возможным опьяняющий духовный взлет. Он, Георг Камраль, чувствовал себя представителем того вида живых существ, который был рожден природой, но сумел с нею совладать силой своего коллективного разума. Раньше силы природы считались столь могущественными, что люди, чтобы сделать их хоть немного доступнее, изображали их богами; теперь эти силы познаны и названы. Природа оказалась смешным карликом; вместе с таинственностью она утратила и свою власть над людьми.
Но в этот вечер все было не так. На вкус вино оказалось противным, а холодный свет зимнего солнца, преломляясь в бокале, придавал ему цвет, который заставил Камраля вспомнить об окровавленном теле змеи. И даже в теплой шубе ему сделалось зябко. Он почувствовал, что случилось нечто непоправимое… И ведь колодец-то он открыл без всякой надобности, просто от нечего делать. Теперь он изо всех сил старался подыскать для своих действий какую-нибудь другую причину, но не мог. Из крана можно было набрать холодной и прозрачной воды, центробежный насос в подвале работал превосходно, а санитарная инспекция весной дала, как обычно, самое положительное заключение, подтвержденное самим Робертом Виттигом. В колодце Камраля в отличие от соседних колодцев почти не было нитратов и нитритов, а содержание органики было гораздо ниже нормы. Эту воду вполне могли пить даже маленькие дети. Она была прозрачной и ничем не пахла. Так было сказано в заключении. Внизу стояла печать, а еще ниже Виттинг приписал от руки несколько дружески-приветственных слов…
