Но стоит ли об этом с Иваном Дмитриевичем? Вряд ли он одобрит ее помыслы, а не одобрив, немедленно донесет Бормотухе – так частенько за глаза называли Бориса Матвеевича. А тот подобные вещи никогда не оставлял без внимания. Лола догадывалась: за Борей, таким обходительным, с приятными манерами и ласковыми посулами, но обладающим безжалостной стальной хваткой, стоят еще более серьезные, не ведающие снисхождения и милосердия люди, решившие во что бы то ни стало заполучить деньги Левки. Если бы ей удалось первой найти баксы и незаметно смотаться… А так придется довольствоваться ролью тупой пешки в чужой игре и получить мизерный процентик, когда другие будут жировать.
С другой стороны, Бормотуха не прост, и где гарантии, что его подручные день и ночь не следят за квартирой Левки? Этот пьяный лопух считает себя в безопасности за бронированной дверью с телекамерами, цацкаясь с пистолетиком. Кстати, о пистолете сказать или нет? Пожалуй, надо.
– Да, – Лола сделала вид, что вспомнила важную деталь, – пистолет у него есть.
– Какой?
– Такой небольшой, черненький, заграничный.
– Вы разбираетесь в оружии? – он немного склонил голову набок. – Почему вы решили, что оружие иностранного производства? Знаете его калибр, систему, сколько к нему имеется патронов, где хранится?
– Не знаю. Один раз Левка забыл его в кармане халата, ну я и увидела. Написано не по-нашему на пистолете, а есть ли пули и какой он системы, извините!
– Все, что вы рассказываете, очень интересно, – Иван Дмитриевич помог ей встать и подал ручку и блокнот. – Черкните номерок, по которому звонит Зайденберг.
– Надоел он мне хуже горькой редьки, – пожаловалась проститутка, возвращая блокнот и ручку.
– Придется потерпеть, – тихо, но твердо приказал Иван Дмитриевич. Именно приказал, а не попросил. – Если он выйдет из квартиры один, постарайтесь остаться, а мы найдем способ связаться с вами. Всего доброго и спасибо.
Он проводил ее до дверей и выпустил в общий зал, помахал рукой и приветливо улыбнулся на прощанье. Лола бросила взгляд на часы: пожалуй, не стоило торопиться к Леве. Там хоть и золотая, но клетка, и сидит она в этой клетке лишь ради ломовых денег. Лучше отправиться по магазинам и действительно купить модные босоножки…
Проводив клиентку, Иван Дмитриевич запер дверь кабинета, выключил прибор под кушеткой и прошел в смежную комнату. Там в мягком кресле у стола курил плотный лысоватый блондин лет сорока. Перед ним стояли бутылка пепси, диктофон и полная окурков пепельница. Большую часть стены над столом занимало окно в кабинет приема, замаскированное с той стороны зеркалом.
Иван Дмитриевич молча подал блондину блокнот, и тот, увидев номер телефона, усмехнулся:
– Любовь и ненависть правят миром!
– Ты знаешь, кому он звонит?
– Да! Полагаю, он скоро выйдет из своей крепости. По крайней мере у нас есть средство заставить его сделать это.
Блондин снял трубку телефона и набрал номер. Услышав ответ, он представился:
– Это Борис Матвеевич. Помните, я рассказывал о двух подружках? Да, верно, одна сейчас на гастролях, развлекает провинциальную публику и позванивает оставшейся в столице. Немедленно сделайте запись их разговора, а после подберите девку с аналогичным тембром голоса. Срочно!.. Я понимаю, что она звонит не каждый день, но первый же звонок должен быть записан, а к вечеру готова операторша на отводе линии Зайденберга!
Он бросил трубку на рычаги и довольно потер крепкие ладони.
– Не сомневайся, ему ответят! И он выйдет, а ты станешь его ждать там, где я скажу.
– Сделаем, – Иван Дмитриевич закурил и поинтересовался: – Как тебе информация о пистолетике? Ты ведь слышал весь наш разговор?
– Естественно, – кивнул Борис Матвеевич. – Оружие, я думаю, он возьмет с собой. И оно ни в коем случае не должно пропасть или затеряться: всему свое время и место.
– Я понял.
– Вот и чудненько. А когда он выйдет и мы разыграем свою маленькую партию, наступит черед делиться по-христиански. Кажется, наша клиентка мечтает разбогатеть?
Борис Матвеевич запрокинул голову и заразительно засмеялся, промокая белоснежным платком выступившие на глазах слезы и от восторга притоптывая по полу. Не понимавший причины его бурного веселья Иван Дмитриевич лишь натянуто улыбнулся.
