— …это само воплощение осведомлённости, как думаете, председатель Чжиюань? Осведомлённости, которая отбирает у человека даже цвет его глаз.
Чжиюань поворачивается спиной к трупам, раскуривая очередную сигариллу. Он быстро покрывает лист записной книжки каракулями и пеплом, обращаясь к Пиао.
— Я пришёл сюда не в загадки играть, следователь… и уж тем более не собираюсь выслушивать нравоучения от таких, как вы…
Дым слетает с его губ непрерывной стальной полосой.
— …Пиао, в своих обвинениях вы зашли слишком далеко. Опасно далеко…
Он подходит ближе. Его морщинистая кожа напоминает карту дорог центра города. Дыхание его наполнено дымом.
— …вы забыли, с кем говорите. Мои слова достигнут ушей важных людей в Партии. А у Партии есть способы разобраться…
— …с чем, товарищ? С такими людьми, как я? И с такими, как они? — перебивает его Пиао.
Единственное слово пронзает угольный дым сигариллы, слетая с губ старика.
— Возможно.
Шипение, так близко, что дыхание Чжиюаня смешивается с его собственным. Пиао думает о мясных мухах, блевоте, жирной свинине. Внезапно он чувствует себя очень плохо.
— Вы это слышали, детектив Яобань? Угрозу находящемуся при исполнении сотруднику полицейских сил Китайской Народной Республики?
— Слышал… — отвечает Яобань. В его слова вплетается оттенок неодобрения. Мокрые, толстые и побелевшие губы Чжиюаня взрываются.
— Мой комитет и Центральный Комитет узнают о вашем обструкционистском поведении, следователь, и о ваших грязных инсинуациях, что эти убийства совершены именем Партии и Государства…
Тёмный бычок падает у него из пальцев. Шипит, долетев до грязи. Её оранжевый кончик становится серым.
— …готовьтесь к стуку в вашу дверь, Пиао.
— Детектив Яобань, пожалуйста, проводите товарища Чжиюаня и товарища Ши к машинам, они уезжают. Им ещё предстоит писать обстоятельный донос.
Они уходят, а он смотрит на их уменьшающиеся тени. Темнота пожирает их. Пиао пережёвывает остатки злости. Во рту вкус полированного металла. Опасности. Он сплёвывает, но не может расслабить челюсти. Приседает, на пару секунд закрывает глаза… или на пару минут? Очень хочется спать, но ясно, что отдыха ждать бессмысленно. За тёмными шторами его век он всё ещё видит, как полицейские опорожняют желудки. Луна всё летит над рекой. И бумажно-белые лица, с грязными глазными впадинами. Говорят, что в глазах покойника отпечатывается образ того, кто его убил. Интересно, это Партия вырвала им глаза, поверив в древнюю сказку?
Решение принято, хоть оно и противоречит опыту и инстинкту выживания, впитанному за пятнадцать тысяч дней его жизни в Шанхае. Пиао встаёт, кричит группе полицейских, которые курят, трепятся и отливают в грязь.
— Принимаемся, дело будет нашим…
Тихий стон недовольства. Бычки сигарет «Китайская Марка» летят в реку. Ширинки застёгиваются.
— …грузим их в фургон, и не роняйте их на асфальт, им и так досталось.
Тёмные фигуры разлепляются, по одному выходя в пятно света. Короткая вспышка деятельности. Звуки болторезок, справляющихся со стальными цепями. Листы целлофана обёрнуты вокруг разделённых уже тел. Пластиковые гробы гнутся, принимая вес. Чавканье, когда поднимают тело. Восемь гробов. Восемь чавканий. Восемь трупов. Медленная колышущаяся линия на разорённом берегу. Шатаясь, они преодолевают ступеньки к Бунду. Двери фургона уже открыты. Гробы скользят внутрь. Двери закрываются.
Пиао бродит вдоль линии стоящих на коленях полицейских в водонепроницаемых костюмах. Те перерывают грязь. Неблагодарная работа. Он знает, уже знает… эти убийцы не оставляют визиток. После них остаётся только истерзанная добыча. Он смотрит вверх, через серый штрихкод Парка Хуанпу. Облака теперь накатывают на луну, закрывают её и поглощают с концами. День будет серым, как сталь. И в него будет просачиваться струйка красной ржавчины.
