Старик замолкает, ждёт язвительных комментариев Пиао. Тот молчит.
— …когда заключённого расстреливают, с точки зрения закона он перестаёт быть человеческим существом. Это просто объект, который стал собственностью государства. Власти уже определили его группу крови. Уже расписано, какие органы и кому будут пересажены.
— Но такие вещи нельзя планировать заранее. Во время казни повреждаются разные органы. Пуле ведь не прикажешь.
Взгляд Пиао скользит по столу. Тело. Выстрел в основание черепа вышел там, где была прежде левая щека. Кратер ужасающих размеров. Глаз, нос, половина рта, зубы, челюсть… пожрал яростный голод пули. Неровный укус цвета стоп-сигналов машины обрывается в чёрный тоннель.
— Некоторым пулям вполне можно приказать.
Понимание бьёт Пиао в солнечное сплетение. Удар исподтишка обрывает дыхание. Он едва может облечь его в слова.
— Заключённых стреляют по указанию, так? Если хирургам нужны глаза, стреляют в спину. Если хотят вырезать почки, стреляют в голову.
Ву отходит через комнату.
— Потребность в органах крайне значительна. В данный момент в стране есть две тысячи провинциальных центров с тюрьмами, где проходят казни. После каждой появляются органы, которые можно использовать, но для этого мы должны быть организованными, профессиональными. Необходимо планировать всё заранее.
— Значит, это планируется заранее?
— Ты не так понял, старший следователь. Если тебе нужна почка, мы можем организовать её в течение четырёх часов, подобрать её по твоим медицинским показателям. Заключённый застрелен в 11 утра… а почка приедет к тебе в 2 часа дня. В любой другой стране мира придётся ждать дни, недели, месяцы, иногда даже годы. Чаще всего органа не будет слишком долго, и ты умрёшь.
Старик снова протирает очки; пятен на них давно уже нет.
— Со всего мира больные люди прилетают к нам. Прилетают в Китай. Едут из Европы, Америки, Азии. За одну-единственную почку платят сто тысяч долларов наличными. Представь, Пиао, это помогает возродить больницы. Приносит много, много миллионов долларов нашей экономике от людей, которые у себя на родине просто умерли бы.
Он пытается улыбнуться, получается жалко.
— Те восемь человек, что мы выловили из реки, ты их узнал, доктор, так?
— Я узнал то, что с ними сделали. Узнал то, что кто-то пытался скрыть, изувечив их.
— Ты узнал их, правда?
— Только четверых.
— Которых четверых?
Тишина. Доктор аккуратно водружает очки на переносицу.
— Что, доктор, мне ответить за тебя? Ты узнал четверых китайцев, которых казнили в Гундэлинь. Юншэ. Фэн. Дэцай. Цзыян.
— Да, я узнал их. Это я засвидетельствовал их смерть после казни в «Лесу Добродетели». В последний раз я видел их, когда их оттаскивали в грузовик крематория.
— Из них не вырезали органы для донорства?
— Нет. Они не подходили для сбора урожая.
Со стороны двора в комнату врывается вихрь, поднятый лопастями вертолёта; дрожь резонанса проносится по нержавеющей стали операционных столов и стеклянным дверцам шкафов с инструментами.
— Загубленный урожай, а, доктор? Должно быть нелегко было отказываться от пары сотен тысяч долларов, которые продажа их органов дала бы нашей экономике.
— Нам приходится сталкиваться со множеством проблем. Отсев. Совместимость тканей. Пришлось усилить контроль качества, потому что многие заключённые осуждаются за наркоманию и могут быть больны гепатитом или другими вирусными инфекциями.
Контроль качества, так сказал бы репортёр, экономист. Они говорят о чьём-то ребёнке, чьём-то сыне. И теперь у Пиао из головы не лезут заводы, машины, холодильники… велосипеды.
— И что ваш контроль качества сказал об этих четверых?
— Наркомания.
— И?
— Гепатит…
Ву чуть медлит, подбирает слова, которые сейчас сорвутся с губ.
— …у одного был ВИЧ.
Старший следователь присвистывает. Протяжно, глухо…
— Но доктор, ВИЧ не существует в Китайской Народной Республике. Это заболевание капиталистической системы.
— Официально ты прав, конечно, старший следователь.
— А неофициально?
— А неофициально ВИЧ не обращает внимания на политический строй. На границе его не задерживают. Он становится проблемой, как говорится, «неудобной».
