Мод Дайер согласилась, что теперешняя ратуша не блещет красотой, но, как говорит Дэйв, не имеет смысла что-нибудь затевать с ней, пока не будет получено правительственное ассигнование, а тогда нужно построить одно здание под ратушу и одновременно — под помещения национальной гвардии. По мнению Дэйва этих желторотых мальчишек, что весь день торчат в бильярдной, необходимо немного погонять по плацу.
Сразу станут людьми.
А новую школу, которая должна была возникнуть вместе с ратушей, миссис Дайер вовсе отвергла:
— А, миссис Мотт уже заразила вас своей школьной манией! Она трезвонит об этом столько, что всем тошно стало. На самом деле ей просто нужен шикарный кабинет для ее драгоценного плешивого муженька, чтобы он мог сидеть там и строить из себя важную птицу. Конечно, я большая поклонница миссис Мотт и очень люблю ее: она так умна, хотя напрасно сует нос не в свои дела и пытается вертеть Танатопсисом, — но все мы устали от ее разговоров о новом здании для школы. Для нас, когда мы были маленькими, старое вполне годилось. Противно, когда женщины лезут в политику, правда?
IV
Первая неделя марта дохнула весной и зажгла в Кэрол тысячу желаний. Ее тянуло к озерам, полям и дорогам. Снег сошел, только под деревьями еще оставались грязные, рыхлые груды. В течение дня ртуть и термометре прыгала от стужи с ветрами до щекочущей теплоты. Не успела Кэрол убедиться, что и на этом скованном холодом севере возможна весна, как снег посыпал снова так внезапно, точно бумажная метель в театре. Северо-западный ветер подхватил и понес его, кружа, и вместе с мечтой о прекрасном городе улетела и мечта о летних лугах.
Однако через неделю, несмотря на желтевшие повсюду сугробы, ясно обозначился поворот. По неуловимым признакам в воздухе, в небе и на земле, знание которых дошло до Кэрол через десять тысяч поколений, она знала, что весна близится. День настал не такой ослепительный, пыльный, бесцеремонный, как тот вероломный захватчик неделю назад; он был напоен томлением и смягчен молочно-белым светом. Ручейки бежали по всем переулкам; словно чудом на дикой яблоне в саду Хоулендов появилась и защебетала малиновка. Все улыбались, говоря: «Зиме, видно, и вправду конец!» или «Теперь дороги живо просохнут. Скоро и в машины сядем. Как-то окунь будет клевать этим летом? А урожай, верно, будет неплохой!»
Каждый вечер Кенникот повторял:
— Не будем торопиться снимать шерстяное белье и выставлять зимние рамы. Как бы еще не ударили холода! Надо беречься простуды. Хватит ли у нас угля?
Просыпавшиеся в Кэрол жизненные силы заглушили в ней жажду преобразовательской деятельности. Она ходила по дому, обсуждая вместе с Би весеннюю уборку. Придя второй раз на собрание Танатопсиса, она ни словом не обмолвилась о переустройстве города. Чинно слушала она разные сведения из жизни Диккенса, Теккерея, Джейн Остин, Джордж Элиот, Скотта, Харди, Лэма, де Куинси и миссис Гемфри Уорд, исчерпывающим образом представлявших, по-видимому, английскую прозу.
К своей фанатической идее она вернулась, лишь посетив «комнату отдыха». Она часто поглядывала на это складское помещение, из которого было устроено пристанище для фермерш, где они могли поджидать мужей, пока те справляли в городе свои дела. Вайда Шервин и миссис Уоррен часто с особой гордостью говорили о том, что Танатопсис устроил эту «комнату отдыха» и нес совместно с городским советом расходы по ее содержанию. Но Кэрол никогда не бывала там до этого мартовского дня.
Она зашла туда как бы по внезапному наитию. Кивнула смотрительнице, почтенной толстой вдове по имени Ноделквист, и двум-трем фермершам, мирно дремавшим в качалках. Комната отдыха напоминала лавку по продаже старой мебели. Обстановку составляли расшатанные качалки, кривобокие камышовые кресла, сосновый стол, весь в царапинах, расползшаяся соломенная циновка, старые гравюры, на которых молочницы добродетельно предавались любви под сенью ив, поблекшие хромолитографии, изображавшие розы и рыб, и керосинка для подогревания завтраков. Окно на улицу было затемнено рваными занавесками и стеной гераней и фикусов.
