Кэрол нахмурилась, но все же отметила, с какой силой он подбросил ребенка.
— Можно мне немного пройтись с вами?
— Я устала. Присядем вон на те шпалы. И скоро мне уже пора домой.
Они сели на сваленные в кучу старые шпалы — дубовые бревна, сплошь покрытые бурыми пятнами ржавчины, с металлическим отливом в тех местах, где на них опирались рельсы. Хью решил, что здесь тайное убежище индейцев; он ушел воевать с ними, предоставив старшим разговаривать о неинтересных вещах.
Телеграфные провода неумолчно гудели над головой. Сверкающими четкими линиями тянулись рельсы. От цветов поднимался слабый запах. По ту сторону полотна виднелось пастбище, покрытое низкорослым клевером с редкими островками дикой травы, изрезанное коровьими тропами. За этой узкой зеленой полосой в необозримую даль уходило жесткое жнивье, на котором, как огромные ананасы, торчали скирды пшеницы.
Эрик говорил о книгах. Он пылал жаром новообращенного и без конца перечислял заглавия и авторов, останавливаясь только, чтобы спросить: «Вы читали его последнюю книгу? Правда, это страшно сильный писатель?»
Она была ошеломлена. Но когда он стал настойчиво спрашивать: «Ведь вы работали в библиотеке — скажите, я читаю слишком много беллетристики?» — она несколько высокомерно, тоном старшей, дала ему кое-какие советы. Она заметила ему, что он никогда ничего не изучал серьезно. Он перескакивал от одного впечатления к другому. Особенно — она запнулась, но потом собралась с духом — не следует наугад произносить незнакомые слова. Не надо лениться заглядывать в словарь!
— Я говорю словно педантка-учительница, — вздохнула она.
— Ничего подобного! О, я буду учиться! Прочту чертов словарь от корки до корки.
Он закинул ногу на ногу и, нагнувшись, обхватил руками колени.
— Я знаю, что вы хотите сказать. Я кидался от картины к картине, как ребенок, который впервые попал в музей. Знаете, я ведь так недавно узнал, что есть мир, где… где прекрасные вещи имеют значение. До девятнадцати лет я прожил на ферме. Отец — хороший фермер, и ничего больше. Знаете, почему он послал меня учиться портняжному делу? Меня тянуло к рисованию, а у него в Дакоте был двоюродный брат портной, который хорошо зарабатывал. Поэтому он сказал, что шить — это вроде как бы рисовать, и послал меня в мерзкую дыру, какой-то Керлу, где я и занялся этим делом. До этого я ходил в школу только три месяца в году — две мили по колено в снегу, — и отец не покупал мне ни одной книжки, кроме учебников.
Я никогда не читал ни одного романа, пока мне не попалась в библиотеке Керлу «Дороти Верной из Гэддонхолла». Эта книга показалась мне великолепнейшим произведением. Потом я прочел «Сожженные преграды», а затем Гомера в переводе Попа. Недурное сочетание? Когда два года назад я переехал в Миннеаполис, я, кажется, успел уже перечитать почти всю библиотеку Керлу и все же никогда не слыхал о Россетти или Джоне Сардженте, о Бальзаке или Брамсе. А потом… впрочем, я буду учиться. Как вы думаете, сумею ли я когда-нибудь избавиться от этого шитья, глаженья и штопанья?
— Я не вижу, почему художник должен тачать сапоги.
— А что, если окажется, что я вовсе не могу ни рисовать, ни выдумывать фасоны? Что, если я побываю в Нью-Йорке или в Чикаго, а потом все равно должен буду вернуться сюда и снова работать в мужском магазине?
— Пожалуйста, говорите в «галантерейном» магазине.
— Галантерейном? Хорошо! Я запомню.
Он пожал плечами и растопырил пальцы.
Кэрол умилила его скромность. Она решила как-нибудь на досуге разобраться, кто из них двоих наивнее.
— А что же такого, — продолжала она, — если вы и вернетесь? Это бывает со многими. Не каждый может быть художником. Например, я. Приходится штопать носки, а между тем нельзя же думать вечно о носках и штопке! На вашем месте я стремилась бы к самому высокому, а там было бы видно, на чем остановиться, что делать: рисовать платья, строить храмы или утюжить брюки. Что за беда, если вам придется вернуться? По крайней мере вы что-то увидите! Не робейте перед жизнью. Идите вперед! Вы молоды, холосты. Дерзайте! Не слушайте Нэта Хикса и Сэма Кларка и не становитесь «степенным молодым человеком», чтобы помогать им зашибать деньгу. Вы все еще святая невинность. Идите и резвитесь, прежде чем «добрые люди» скрутят вас по рукам и ногам!
