— Добрый вечер! Нам с доктором показалось, что вы тут сидите и скучаете.
— Да! — неприязненно отозвалась Ферн.
Кэрол присмотрелась к ней внимательнее.
— Дорогая моя, вам, верно, очень тоскливо. Я это так хорошо знаю. Я часто уставала, когда была на службе: я работала библиотекаршей. Из какого вы колледжа? Я училась в Блоджете.
— Я из университета. — В ответе Ферн было уже больше интереса.
— О, вам, наверно, там отлично жилось. У нас в Блоджете было скучновато.
— В какой библиотеке вы работали? — с некоторым задором спросила Ферн.
— В сент-полской главной библиотеке.
— Серьезно? О, как я хотела бы очутиться опять в Миннеаполисе или в Сент-Поле! Я никогда еще не работала в школе, и мне очень страшно. В колледже я чувствовала себя великолепно: мы ставили спектакли, играли в баскетбол, дурачились, танцевали — я безумно люблю танцевать, — а здесь, кроме уроков гимнастики и выездов за город с баскетбольной командой, я должна всегда ходить по струнке и чуть ли не говорить шепотом. Видно, тут мало кого трогает, вкладываете вы в преподавание что-нибудь свое или нет: лишь бы вы вели себя солидно вне школы — нужно «благотворное влияние», — а это значит никогда не делать того, что хочется. Это во время учительского курса, а когда начнутся школьные занятия, будет еще почище! Если бы не поздно было получить работу в Миннеаполисе или Сент-Поле, честное слово, я попросила бы об увольнении. Я уверена, что мне за всю зиму ни разу не придется потанцевать. Если бы я дала себе волю и пустилась танцевать так, как я люблю, тут все объявили бы меня настоящим исчадием ада — при всей моей невинности! Ах, я не должна была всего этого болтать. Не умею держать язык за зубами!
— Не бойтесь, дорогая!.. Как ужасно ласково и по — старушечьи звучат мои слова. Я говорю с вами так, как миссис Уэстлейк — со мной! Вот что значит иметь мужа и кухонную плиту! Но я чувствую себя молодой и тоже хочу танцевать, как… как «исчадие ада», так вы сказали? Поэтому я вам сочувствую.
Ферн благодарно кивнула головой. Кэрол спросила:
— Как у вас шло дело со спектаклями в колледже? Я пыталась устроить здесь нечто вроде малого театра Это был кошмар. Когда-нибудь я вам расскажу…
Через два часа, когда Кенникот подошел поздороваться с Ферн и, зевая, сказал: «Вот что, Кэрри, не пора ли домой? Завтра у меня тяжелый день», — обе женщины болтали так оживленно, что постоянно перебивали друг друга.
Подобрав юбки и солидно шествуя под конвоем супруга домой, Кэрол внутренне ликовала: «Как все переменилось! У меня двое друзей: Ферн и… Но кто же другой? Вот странно: я думала, что был… О, какая чепуха!»
V
Кэрол часто встречала Эрика Вальборга на улице. Коричневая вязаная куртка перестала бросаться в глаза. Катаясь под вечер с Кенникотом, она видела, как молодой человек на берегу озера читал тощую книжонку — должно быть, стихи. Кэрол отметила, что во всем их «моторизованном» городе один только он помногу гулял.
Она говорила себе, что она дочь судьи и жена врача и что ее не может интересовать знакомство с бродячим портным. Она говорила себе, что неспособна отвечать на ухаживания мужчин… хотя бы даже самого Перси Брэзнагана. Она говорила себе, что когда тридцатилетняя женщина обращает внимание на двадцатипятилетнего мальчишку, то становится попросту смешна. А в пятницу, убедив себя в необходимости намеченного ею дела, она пошла в мастерскую Нэта Хикса с не слишком романтической ношей, состоявшей из пары мужниных брюк. Хикс был в задней комнате. Кэрол оказалась лицом к лицу с греческим богом, который не совсем по-божественному строчил на облупленной машине пиджак, сидя у закопченной оштукатуренной стены.
Кэрол увидела, что его руки не соответствуют эллинскому лицу. Они были толсты и загрубели от иглы, горячих утюгов и рукояток плуга. Даже в мастерской он сохранял изысканный вид: на нем была шелковая рубашка, дымчатый прозрачный галстук и желтые ботинки из тонкой кожи.
Все это она успела заметить, пока коротко спрашивала:
— Нельзя ли отутюжить вот это?
Не отрываясь от швейной машины, он протянул руку и так же коротко спросил:
