От самой «Шатоквы» Кэрол не услышала ничего, кроме пустословия и грубого зубоскальства, смеха деревенских простофиль над старыми шутками — звука нерадостного и первобытного, как крик животных на ферме.
Из девяти лекторов этого «университета в семь дней» четверо были раньше священниками и один — членом Конгресса. Все они «вдохновенно приветствовали» собравшихся. Единственные сведения и мысли, почерпнутые Кэрол из их слов, состояли в том, что Линкольн был знаменитый президент Соединенных Штатов, но в юные годы жил бедно. Джеймс Хилл был известнейшим железнодорожным деятелем Запада, но в юные годы жил бедно. Честность и вежливость в делах предпочтительнее грубости и явного надувательства, но никто не должен принимать это на свой счет, так как все деловые люди Гофер-Прери известны своей честностью и вежливостью. Лондон — большой город. Один видный государственный деятель преподавал когда-то в воскресной школе.
Четыре «увеселителя» рассказывали еврейские анекдоты, ирландские анекдоты, немецкие анекдоты, китайские анекдоты и анекдоты о горцах из Теннесси, большей частью уже слышанные Кэрол.
Дама-декламаторша читала Киплинга и подражала голосам маленьких детей.
Еще один лектор показывал прекрасный фильм об экспедиции в Анды, сопровождая его довольно бестолковыми объяснениями.
Духовой оркестр сменяла труппа из шести оперных певцов, а ее — гавайский секстет и еще четыре юнца, игравшие на саксофонах и гитарах, замаскированных под стиральные доски. Больше всего аплодировали таким вещам, как неизбежная «Санта-Лючия», которую публике доводилось слышать всего чаще.
Районный руководитель оставался всю неделю, тогда как остальные просветители уезжали в другие места для однодневных выступлений. Руководитель, худосочный человек с видом книжника, изо всех сил старался пробудить искусственный энтузиазм. Чтобы расшевелить слушателей, он делил их на группы и заставлял соревноваться, а потом хвалил каждую за сообразительность, отчего поднимался невероятный шум. Он сам читал большинство утренних лекций, с одинаковой легковесностью бубня о поэзии, о Святой земле и о том, что всякая система, предусматривающая участие рабочих в прибылях, была бы несправедлива по отношению к предпринимателям.
Последним выступил человек, который не читал лекций, не вдохновлял и не увеселял; то был невзрачный человечек, державший руки в карманах. Все предыдущие ораторы изливались: «Не могу удержаться, чтобы не сказать жителям вашего прекрасного города, что никто из выступавших здесь талантов не видел более очаровательного уголка и не встречал более предприимчивых и радушных людей!». А этот человечек заявил, что архитектура Гофер-Прери беспорядочна и что глупо было позволить железной дороге захватить берег озера, навезти шлак и сделать там насыпь. После его ухода публика ворчала: «Пожалуй, этот молодчик и не соврал, но только зачем вечно совать нам под нос темную сторону жизни. Мы, конечно, не против новых идей, но нечего все выставлять в дурном свете. В жизни и так довольно забот, и незачем еще выискивать их!»
Такое впечатление произвела на Кэрол «Шатоква».
После ее отъезда город почувствовал себя гордым и образованным.
VIII
Двумя неделями позже на Европу обрушилась мировая война.
Первый месяц Гофер-Прери содрогался в сладостном ужасе, но когда война приняла скучный, позиционный характер, о ней забыли.
Когда Кэрол заговаривала о Балканах и о возможностях революции в Германии, Кенникот, зевая, отвечал:
— Да-а, основательная потасовка, но это не наше дело! Тут народ слишком занят пшеницей, нам недосуг думать о войнах, которые затевают у себя эти дураки иностранцы.
Только Майлс Бьернстам сказал:
— Мне все это неясно. Я против войн, но, пожалуй, Германию нужно поколотить, ведь их юнкерство препятствует прогрессу.
Кэрол в начале осени зашла к Майлсу и Би. Они встретили ее радостными возгласами, принялись обмахивать стулья и помчались за водой для кофе. Майлс, сияя, стоял перед ней. Он часто впадал в свою прежнюю непочтительность к властителям Гофер-Прери, но всегда, делая над собой усилие, прибавлял для приличия что — нибудь одобрительное.
