Из речи профессора Колумбийского университета Хосе Такутагава по поводу присуждения ему Нобелевской премии по литературе за 2137 год
Без сомнения, тот, кто скажет, что мы живем в исключительно трудную эпоху, будет по-своему прав. Точно так же будет прав всякий, утверждающий, что любая эпоха, а в особенности тот ее отрезок, который охватывает жизнь конкретного человеческого существа, полна потрясениями. И действительно, каждому индивиду приходится прожить интервал от рождения до смерти, пользуясь лишь собственным трудно обретаемым опытом. В процессе этого пути ему приходится заново пытаться решать те самые вопросы, которые, как это ни парадоксально, давно уже были отнесены к разряду неразрешимых. От того, как именно они будут решены, в принципе ничего не зависит.
И все же наша эпоха является исключительной уже потому, что невероятно высокие технологии в ней сталкиваются с чудовищной дикостью и типично первобытным сознанием индивида. Человек, пользующийся сетевым компьютером, на деле ничем не отличается от первобытного дикаря, только-только научившегося добывать огонь.
Мы живем в эпоху, когда культура, перестав быть привилегией избранных, превратилась в достояние масс. И как закономерное следствие, резко снизила свой уровень, опустившись до неразборчивого и бездумного потребления. Стимуляторы, продуцирующие виртуальную реальность, позволяют потребителю получать острые ощущения, даже не напрягая воображения. Это постепенно приводит к тому, что недоразвитая или уже атрофировавшаяся за ненадобностью способность творчески мыслить не в состоянии отличить мнимую картину мира от истинной…
* * *
20 июня 2138 года. 20 часов
Проснулся я как никогда бодрым. Часы показывали восемь вечера, и мне пора было отправляться на Блумсбери. Трястись в такси не хотелось, и я решил прогуляться пешком, а заодно пораскинуть мозгами над событиями минувшего дня. Солнце медленно скрылось за верхушками деревьев Риджент-парка, и вокруг стали сгущаться сумерки. Над головой, мерцая огнями, проплывали воздушные такси, а далеко впереди светилась круглая башня телекома. Я прошел по Портлэнд, где тусовалась вырядившаяся в самые невероятные шмотки полудикая городская молодежь, а затем свернул на Оксфорд-стрит. Здесь публика была иная: шикарно разодетые, увешанные бриллиантами дамы лениво фланировали вдоль залитых огнями витрин, дорогих магазинов. Я потолкался в лавчонке у букиниста, в антикварном — приценился к веджвудскому фарфоровому сервизу, который по стоимости равнялся примерно моему годовому доходу, выпил кофе в маленькой, но уютной забегаловке на углу Тоттенхем-роуд и вскоре оказался на Блумсбери. Бордель мадам Танаис был легальным заведением, о чем гордо извещала почтенную публику светящаяся неоновая вывеска над дверью:
ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ САЛОН МАДАМ ТАНАИС. ДАЙТЕ ВОЛЮ СВОЕЙ ФАНТАЗИИ!
Я приоткрыл тяжелую дубовую дверь и, сунув купюру солидному швейцару, важному, как генерал, прошел в обитый красным бархатом холл, залитый приглушенным светом. Было еще довольно рано, и веселье только начиналось. Хорошенькая девушка из числа хостесс поспешила мне навстречу, улыбаясь так, словно я был ее лучшим другом, по счастливой случайности забредшим на огонек.
Почти все девочки у мадам Танаис щеголяли в черном шелковом неглиже и ажурных чулках, а на некоторых одежды было еще меньше.
Я потрепал девицу по щечке и велел ей принести мне виски с содовой. Не переставая улыбаться, она направилась к буфету, демонстрируя стройные ножки. Впрочем, девочки тут все были как на подбор, что делало честь вкусу и деловым качествам мадам. Хостесса вернулась, неся мой стакан и кубики льда в запотевшем ведерке. Я сунул ей за символический поясок сложенную вдвое купюру и спросил:
— Детка, а где мадам?
— У вас разве деловой визит, мистер? — обиженно надула губки она.
— Это мы выясним потом. Сделай милость, передай мадам, что пришел Тэш Валлейн и что он хочет у нее кое о чем спросить. Она поймет. А меня проводи куда-нибудь в тихий уголок, чтобы я мог спокойно передохнуть.
— Следуйте за мной, мистер, — в высшей степени любезно говорит она.
