Здесь-то и пришло новое сталинское решение. Остановиться не на Висле у Варшавы, а на Западном Буге у Бреста. Оно было близким для Сталина, испытывавшего еще с 1920 года антипатию к полякам, вовсе не встретившим тогда цветами конные армии Буденного и Ворошилова. Перспектива иметь в 1939 году дело с враждебным местным населением отнюдь не могла радовать советское военное и политическое руководство. Впрочем, Сталин и в августе едва ли хотел идти к Варшаве. Но, как умелый политик, он совсем не собирался делать подарок Гитлеру. Он предложил ему обмен: Гитлер получает большую часть Варшавского воеводства и все Люблинское, Сталину же передается Литва, первоначально отданная в немецкую сферу. Именно об этом Сталин сказал немцам 20 сентября, предложив оформить обмен новым соглашением — разумеется, секретным.
О Литве Сталин вспомнил не случайно. Только недавно на англо-франко-советских военных переговорах в Москве обсуждался проект маршала Шапошникова, предлагавшего направить советскую военную помощь (то есть дивизии Красной Армии) на Запад через так называемый «Виленский коридор», то есть по самому удобному стратегическому маршруту. Кроме того, в Москве стало известно, что уже в сентябре Гитлер принял срочные меры для закрепления германского влияния в Литве. Литовский посол в Берлине Шкирпа вел секретные переговоры о переходе Литвы под германский военный протекторат, причем вел успешно. Немцы уже обольщались перспективой того, что именно они вернут Литве старинную столицу Вильнюс, превратившуюся в польский город Вильно. Сталин же не хотел оказывать своему новому союзнику такой услуги: он хотел сам отдать Вильно литовцам.
20 сентября Сталин решил начать все заново, о чем через Шуленбурга и сообщил в Берлин. Гитлеру оставалось лишь согласиться. Отдадим должное Сталину: он переиграл на этот раз Гитлера. У немецкого диктатора не было другого выбора, ибо он во что бы то ни стало нуждался в благожелательной позиции Советского Союза. Начиналась долгая, а не молниеносная война — а для нее были нужны советские нефть, зерно, руда. Недаром параллельно с Риббентропом трудились немецкие торговые представители.
Взвесив все «за» и «против», фюрер решил снова послать своего министра в Москву. При этом он вознамерился обратить неприятность во благодеяние: использовать встречу со Сталиным для выяснения важных вопросов. В своих воспоминаниях, написанных в нюрнбергской камере, Риббентроп излагает эти вопросы, которые в ночь перед отлетом в Москву получил от Гитлера. Первое: прозондировать возможность превращения договора о ненападении в более тесное сотрудничество с целью заключения формального союза в будущих боях с западными державами. Второе: сохранить за Германией хотя бы часть Литвы или получить компенсацию в форме поставок сырья. Третье: выяснить советские намерения в Прибалтике, коей Сталин «собирается вскоре заняться».
Как видно, цену за свое согласие на «пятый раздел» Гитлер собирался получить немалую. Наиболее щекотливым — для Сталина — становился вопрос о возможном военном сотрудничестве Германии с Россией в конфликте с западными державами. Здесь выяснилось, что Сталин не хочет давать никаких обещаний. Правда, он облек свою позицию в такую своеобразную форму: он… похвалил Риббентропа за то, что тот не просит советской военной помощи. «Но если Германия вопреки ожиданиям попадет в тяжелое положение, то можно быть уверенным, что советский народ придет на помощь Германии и не допустит, чтобы Германию удушили. Советский Союз заинтересован в сильной Германии и не допустит, чтобы ее повергли на землю».
Эти слова Сталина звучали весьма двусмысленно: они, безусловно, могли пробудить у Риббентропа надежды на «помощь в тяжелом положении», хотя звучали отказом в военном союзе. Зато в двух других вопросах Сталин был более великодушен: отдал ему маленькую часть южной Литвы (так называемый «сувалкский выступ») за солидное денежное вознаграждение, выразил желание активизировать торговлю (не в последнюю очередь намекая на немецкие поставки для советской оборонной промышленности) и вербально согласился с немецкими предложениями говорить о плодотворном сотрудничестве в будущем. Он согласился на предложенное немцами название договора «О дружбе».
