Невероятно, просто невероятно. Как я мог не обратить внимания на столь очевидные вещи? Слепота! Да, да, для этого нужно быть поистине слепым! Жуглан! Можно ли было не опознать его с первых же строчек, с первых же фраз? Его пошлые шуточки, его ненавязчивое, неагрессивное, но и нескрываемое хамство, его любимые словечки — все, все указывало на него! Почему же я так откровенно прошляпил? Почему решил, что главная в этом дуэте — Милонгера, а Жуглан — так, сбоку припека, второстепенный персонаж, оказавшийся в гиршунином списке только благодаря своим ухаживаниям за танцовщицей? Ведь на самом-то деле все обстояло ровным счетом наоборот: Гиршуни следил именно и в основном за Жугланом, в то время как экзотическая Милонгера являлась побочной, сопутствующей фигурой! Неужели меня настолько сбил с толку его «албанский»? Наверное… или, пользуясь его же любимым выражением, «наверна, так».
А имя? Само его имя — разве не подсказка? Ну что мне стоило набрать два слова «Juglans Regia» в гуглевском поисковом окне, а то и напрямую справиться в Википедии? Juglans Regia — грецкий орех! Грецкий Орех, наш с Гиршуни школьный и институтский однокашник, уже не раз упомянутый мною в этом самом блоге! Странно, что мне понадобились прямые указания в его последней записи, чтобы осознать эту очевидную истину…
Конечно, я прекрасно помнил Нору. Но — исключительно из-за особого к ней отношения со стороны Ореха, потому что сама по себе она, на мой взгляд, не представляла ничего особенного. Не из тех, на кого оборачиваются. Среднего роста, с темными густыми волосами до плеч, очень белой кожей, зелеными глазами и веснушками на носу. Что ее отличало, так это замедленная, какая-то даже сонная повадка во всем; никогда не видел, чтобы она куда-нибудь торопилась или вообще что-то делала быстро. Уж не в этом ли Орех усмотрел ее пресловутую королевскую стать? Странно… Хотя, честно говоря, у меня никогда не было слишком много возможностей — да и желания тоже — узнать ее поближе.
Впервые я увидел Нору одновременно с Грецким, на том самом вечере в двести тридцать девятой школе, а затем еще несколько раз — уже в студенческий период, опять-таки в тех местах, где мы оказывались вместе с Орехом и по его настоянию. Теперь-то я понимаю, что она была для него главным магнитом, но тогда… тогда ничего подобного мне в голову не приходило. Тем более что Орех никогда не говорил о ней, как, впрочем, никогда не распространялся и о других своих многочисленных подругах — разве что двусмысленно ухмылялся, когда его подначивали на эту тему.
