Она клятвенно приложила руки к груди, вполне себе оформившейся для ее лет шестнадцати-семнадцати. Наверное, и мне столько же. Я ведь до сих пор даже не представляла ни как выгляжу, ни сколько мне лет.
– Оля, у тебя есть зеркало? – строго спросила я. – А то меня никуда не пускают.
– Конечно. – Она начала вываливать на тумбочку содержимое своих поистине бездонных карманов, и я заподозрила, что в ее случае фамилия полностью отражает внутреннюю суть. К примеру, зачем носить с собой недоеденное яблоко или сломанный карандаш? Но и зеркало наконец нашлось, маленькое карманное зеркальце, больше похожее на пудреницу, этакая серебряная коробочка с пышным букетом роз сверху. – Держи.
Из зеркала на меня уставилась совершенно незнакомая бледная девица с огромными темными кругами под глазами. Краше в гроб кладут. Это я невольно повторила вслух.
– Обычно ты выглядишь посимпатичнее, – хихикнула Оленька. – Но Владимир Викентьевич и так тебя лишь чудом с того света вытащил, а остальное восстановится. Главное – вовремя есть и спать.
Она отобрала зеркало, всунула мне в руку невесть откуда взявшийся пирожок и забулькала подозрительной жидкостью из кувшина. Я решила, что собирайся она отравить, сделала бы это уже с кашей, и мужественно откусила немного от пирога, который еще даже не остыл. М-м-м… С рисом и грибами, моя любимая начинка. Положительно, в Хомяковых есть что-то хорошее, пусть это что-то и не один из хомяковских сыновей. Я аж глаза прижмурила от наслаждения, поэтому не заметила, когда в палате появился целитель.
– Владимир Викентьевич! – радостно завопила Оленька. – Я забираю Лизу к нам, она согласилась.
Я опять поперхнулась и долго не могла откашляться. Подруга услужливо затарабанила по моей спине кулачками.
– Я не соглашалась, – наконец выдавила я, утирая выступившие слезы. – Я никого не помню, как я могу к кому-то переезжать?
– Скажите же ей, Владимир Викентьевич, – возмутилась Оленька, – что Лиза не может жить одна.
– Разумеется, не может, Ольга Петровна. Ей требуется присмотр. Целительский присмотр, поэтому она пока поживет у меня, – тоном, не допускающим ни малейших возражений, выдал Владимир Викентьевич. – И не вздумайте отказываться, Елизавета Дмитриевна.
– Как это у вас? – возмутилась Оленька. – У нас. Мы почти родственники, у нас ей будет лучше. А захотите присматривать – приходите в гости.
Выражение «почти родственники» насторожило. Возможно, Оленька Хомякова имела в виду, что мы с ней очень близкие подруги, а возможно, намекала, что от идеи породниться так и не отказалась. Нет, пока я не вспомню хоть что-то, нужно быть как можно более осторожной.
– У меня есть квартира, – напомнила я.
– Кроме как где-то жить, вам, Елизавета Дмитриевна, еще надо что-то есть. И что вы будете есть в холодной квартире?
– Вот именно! – поддержала его Оленька. – А у нас кухарка такая, что даже Рысьины могут только облизываться.
– У меня тоже есть кухарка, Ольга Петровна, – целитель был непреклонен. – А еще есть знания, которых нет ни у кого в вашей семье.
– Брат проходил курсы первичной медицинской помощи, – продолжила Оленька почти безнадежную борьбу.
– Елизавете Дмитриевне первичная медицинская помощь не нужна. Ей требуется серьезная целительская.
– Вы думаете, Владимир Викентьевич, память удастся восстановить? – оживилась я. – Но ваш коллега сказал, что это невозможно.
– Память восстановить действительно невозможно. Это подтвердил еще один специалист, запрошенный военным ведомством. Очень уж они хотят знать, что случилось у вас дома.
– И какая тогда ей нужна целительская помощь?
– У Елизаветы Дмитриевны пока еще очень слаба связь души и тела.
– То есть она может умереть? – испугалась Оленька.
Признаться, я тоже. Жить, ничего не помня, было не слишком комфортно, но в любом случае куда лучше, чем не жить.
– Что вы, Ольга Петровна, разве я это допущу? – возмутился Владимир Викентьевич. – Я не для этого Елизавету Дмитриевну вытаскивал. Но все же укрепляющие процедуры ей не помешают.
Это была чистая победа. Оленька сникла, голубые глазки потухли в преддверии поражения, но она все же нашла в себе силы предложить:
