— Не думаю, что Фаина Алексеевна нуждается в вашем мнении, о чём ей думать, — холодно заметил Владимир Викентьевич.
— Донесёте ей, да, Звягинцев? — окрысился Александр Николаевич, становясь похожим на мелкого агрессивного грызуна. Ох, измельчали Рысьины, как я погляжу. Этак скоро придётся их в Крысиных переименовывать. — Ну и доносите. Не боюсь ни вас, ни вашу княгиню.
— Помилуйте, Александр Николаевич, она и ваша княгиня, честно получившая своё место, как бы вам ни хотелось доказать обратное.
— Ещё скажите, что она — самый достойный представитель клана.
— И скажу.
— И поэтому Лизанька живёт сейчас у вас на положении бедной родственницы, а не со своей бабушкой? — победно спросил Рысьин. — Бабушка вышвырнула несоответствующую внучку из клана и даже не задумалась.
— А вы хотите подобрать и обогреть? — поинтересовалась я, невинно похлопав ресницами, чтобы собеседник не заподозрил издёвку.
— Разумеется, милая. Рысьины своих не бросают, что бы там ни думали некоторые дорвавшиеся до власти представительницы клана. А вы — наша, рысьинская.
Он гордо вскинул голову и расправил плечи, наверняка представляя себя истинным князем или, как вариант, позируя в мыслях для памятника. Памятник получился бы великолепный. Особенно конный. Особенно во втором облике. Воинственно сидящий на седле рысь с распушёнными усами и эффектно торчащим хвостом. Или не особо эффектно: все же хвосты рысям достались в несколько урезанном варианте.
— Спасибо за ваше предложение, Александр Николаевич. Я непременно его обдумаю, — решила я прекратить этот фарс.
— Да что тут думать? — удивился он. — Собираете вещи да переезжаете к нам. Впрочем, можете и не собирать: мы вам купим всё новое. Поехали, Лизанька, прямо сейчас поехали.
Он попытался меня по-отечески приобнять, но я увернулась, пусть и несколько неловко. Желание куда-нибудь прилечь становилось невыносимым и сковывало движения, если не полностью, то довольно сильно.
— Прямо сейчас, Александр Николаевич, я иду спать. Я очень устала за сегодня. Всего хорошего.
— Как спать? Без ужина? Владимир Викентьевич, что вы с бедной девочкой сегодня делали? — обрушился Рысьин на целителя. — Это прямое нарушение вашего целительского долга. И опекунского.
От него разило возмущением, от целителя — уверенностью в своей правоте и силах. А я решила, что они и без меня разберутся, тем более что сказала чистую правду: я настолько вымоталась, что казалось — положу голову на подушку и усну сразу. Мысли о несделанной домашней работе на завтра я успешно поборола, решив, что встану пораньше и непременно всё сделаю. Наверное. Но сейчас я точно ничего не смогу сделать: мысли в голове путались, а глаза закрывались.
Раздевалась я, особо не замечаю, что делаю, в постель залезла со смесью облегчения с наслаждением. Прижалась к подушке, но уснуть не успела — прибежала горничная с куском пирога и стаканом горячего молока.
— Завтра, всё завтра, — бросила я ей, не открывая глаз.
— Владимир Викентьевич сказал, что вам непременно нужно поесть перед сном.
Я приоткрыла один глаз. Горничная стояла с таким лицом, что не возникало ни малейшего сомнения: спать не даст, пока предписание целителя не будет выполнено от и до. Я со вздохом села. Второй глаз упорно не открывался, но мне и одного вполне хватало. Что там одного: я и с закрытыми глазами не промазала бы мимо рта. Я механически жевала, запивая молоком, желая только одного — чтобы еда закончилась как можно быстрее. Кусок пирога был не слишком большим, так что моё желание вскоре удовлетворилось. Я вручила пустой стакан горничной и рухнула на подушку, почти сразу провалившись в сон.
Проснулась я посреди ночи от того, что запуталась в ночной сорочке, которая внезапно оказалась просто огромной. С трудом из неё выбравшись, я уютно свернулась клубком поверх одеяла в надежде доспать оставшиеся часы. Я свернулась клубком?!! В испуге я подпрыгнула… на всех четырёх лапах… покрытых блестящим пушистым мехом. Мама дорогая! Я закрутилась волчком, пытаясь одновременно рассмотреть себя со всех сторон. Рассмотреть не получалось, но одно было бесспорно: выгляжу я сейчас совсем не как человек, вряд ли люди ходят на четырёх конечностях, зарастают мехом и имеют сзади короткий хвост. В голове метались панические мысли о том, что вечерний пирог наверняка был с добавками и Владимир Викентьевич избавился от меня довольно элегантно: убить не убил, но из игры вывел наверняка. Но я-то не хочу быть пушистой неведомой зверушкой, я хочу быть человеком. Уверенно хочу. И словно в ответ на моё желание шерсть начала втягиваться, конечности — удлиняться, терять похожесть на звериные и становиться уже человеческими руками и ногами. Заняло это миг, боли не было, лишь странные ощущения, похожие на щекотку, скорее приятную. Я недоверчиво повертела перед глазами рукой. Она была привычной, и вообще никаких следов от недавнего превращения не наблюдалось, пусть и видела в темноте я куда хуже, чем пару мгновений назад. Подскочив с кровати, я подошла к зеркалу, но и там не заметила ничего отличающегося от своего обычного вида: ни островков шерсти, ни хвоста на попе, ни самых крошечных кисточек на ушах. Мой вид был совершенно нормальным, во всяком случае — для этого мира. Мне даже подумалось, что звериный облик мне просто пригрезился со сна, но нет — ночная сорочка лежала комом на кровати и хранила отпечаток чего-то большого, не так давно примявшего её сверху. Я же была абсолютно голой.
