— И?
Понтер поёрзал в кресле; сидящая на коленях Мэри практически не стесняла его движений.
— Скульптора личности звали Журард Селган, — сказал Понтер. Ненужная подробность, позволяющая выиграть время для приведения мыслей в порядок. — У Селгана была гипотеза насчёт…
— Насчёт…?
Понтер слегка пожал плечами.
— Насчёт моих чувств к тебе.
Мэри ощутила, как напряглась спина. То, что она оказалась причиной проблем Понтера, уже само по себе было плохо — но стать объектом теорий совершенно незнакомого человека! В её голосе прозвучал плейстоценовый холод:
— И что это была за гипотеза?
— Ты ведь знаешь, что моя партнёрша — Класт — умерла от рака крови?
Мэри кивнула.
— Так что её больше нет. Её существование закончилось необратимо и полностью.
— Как тех ветеранов Вьетнама, чьи имена написаны на мемориале, — сказала Мэри, вспоминая их поездку в Вашингтон, во время которой всё началось по-настоящему.
— Именно! — сказал Понтер. — Именно так!
Мэри кивнула: кусочки мозаики начали складываться в картинку у неё в голове.
— Тебя расстроило, что люди у вьетнамской стены могут утешиться мыслью, что их близкие каким-то образом продолжают существовать.
— Ка, — тихо ответил Понтер. Кристина уже не переводила неандертальское «да», если это было единственное сказанное слово.
Мэри кивнула.
— Ты… ты завидовал им, тому, что у них есть утешение, несмотря на их ужасную потерю. Утешение, которого ты лишён, потому что не веришь в рай на небе и загробную жизнь.
— Ка, — снова сказал Понтер. Однако, после долгой паузы, заговорил снова, и Кристина принялась переводить:
— Но мы с Селганом обсуждали не нашу поездку в Вашингтон.
— А что тогда? — спросила Мэри.
— Он предположил, что… что моё влечение к тебе…
— Да?
Понтер вскинул лицо к фрескам на потолке.
— Я только что сказал, что никогда не верил во что-либо вопреки свидетельствам противоположного. То же самое можно сказать про веру во что-либо в отсутствие свидетельств. Но Селган предположил, что, возможно, я поверил тебе, когда ты сказала, что у тебя есть душа, которая в той или иной форме продолжит существование даже после смерти.
Мэри нахмурила брови и склонила голову набок в полнейшем изумлении.
— И что?
— Он… он… — Понтер, казалось, был не в состоянии продолжать. Наконец, он просто поднял левую руку и сказал:
— Хак?
Хак заговорил по-английски собственным голосом.
— Мэре, пожалуйста, не чувствуйте себя ущербной, — сказал компаньон. — Сам Понтер также не смог этого увидеть, хотя для учёного Селгана всё было ясно, как день… и для меня тоже.
— Что? — с внезапно заколотившимся сердцем спросила Мэри.
— Можно предположить, — продолжил компаньон, — что если вы умрёте, то Понтер не будет скорбеть по вам так же глубоко, как по Класт — не потому, что вас он любит меньше, а потому, что сможет убедить себя в том, что вы в каком-то виде продолжаете существовать.
Мэри ощутила, как всё её тело расслабилось и осело. Если бы рука Понтера не охватывала её вокруг пояса, она бы свалилась с его колен.
— О мой… Бог… — пробормотала она. Её голова шла кругом; она не знала, что и подумать.
— Я не считаю, что Селган прав, — сказал Понтер, — но…
Мэри слабо кивнула.
— Но ты учёный, и это… — Она замолчала, задумалась; вера в загробную жизнь и правда может дать такого рода утешение. — И это в самом деле интересная гипотеза.
— Ка, — ответил Понтер.
И правда, ка.
