Гибель великого города - страница 54

— Обещай, Хэка, что ты никогда не забудешь этот вечер!

— Рабы отвыкли вести счет дням и ночам; помнить их — значит причинять себе лишние страдания… — Хэка засмеялась. — Госпожа! Ты забыла, что я рабыня. Ты так добра ко мне, что временами мне кажется, будто я свободный человек. Но разве от этого я перестаю быть невольницей?

Слова ее больно ранили душу Нилуфар. Как много страданий выпало на долю Хэки, она не властна даже над собственным телом! А давно ли Нилуфар сама была рабыней и каждый мог забавляться ею? Если одна из невольниц вдруг стала госпожой и приобрела человеческие права, разве ужасные муки рабства кончились для всех других?..

Даже Апап — человек, подобный горе, — не в силах бороться. Он — как слон, которого кто-то ведет, подгоняя ударами анкуша[11]. Удел этого могучего раба таскать для кого-то тяжелые тюки с товарами…

— Теперь недалеко, — взволнованно произнесла Нилуфар.

— Госпожа! — сказала Хэка. — Дальше нам не проехать. Придется идти пешком.

Сойдя с колесницы, они двинулись вперед по неровной дороге, тени насмешливо повторяли все их движения.

— Тихо, Хэка, тихо, ни звука… — вдруг шепотом сказала Нилуфар. — Я слышу голоса! Кажется, она…

Подкравшись к большому камню, женщины спрятались и прислушались. Совсем близко мужской голос произнес:

— Ты пришла, Вени!

— Виллибхиттур! — ответил голос танцовщицы, в нем звучали нежность, преданность, ласковый укор, — и это ранило сердце египтянки, подобно острию стрелы.

Нилуфар слушала, затаив дыхание.

Вдруг широкая грудь земли резко дрогнула. Люди задрожали от страха перед неизвестностью.

В эту ночь угрожающе бурлила стремнина великого Инда. Рассвирепевший ветер в дикой ярости, пресекая всякое живое дыхание, словно возвещал конец света; он поднял на берегу песчаные вихри, с воинственным кличем набросился на волны, вздымая их и сталкивая друг с другом… Оглушительный вой ветра, слившись с ревом волн, казалось, распространился далеко по всей вселенной.

Звери и птицы заметались от страха, издавая жалобные крики. Огромные деревья гнулись и трещали под напором урагана. Весь этот дикий шум был ужасен; казалось, тысячи горных пещер, подняв к небу свои зияющие жерла, ревели, как львы. «Я слуга великого бога! — грозила буря с воем и хохотом. — Мое имя — всеобщая гибель…»

На мгновение луна окрасилась в кровавый цвет. Вместо белого нежного сияния на земле заплясали кровавые, зловещие блики, словно облаченные в багровые покрывала злые духи. От великого гнева всемогущей Махамаи задрожала земля, и повсюду разостлалась тьма.

Внезапно налетевший ураган развязал узел волос на голове Вени. В страхе она упала на землю и вместе с поэтом следила, как ветер словно ударами плети гнал с неба огромные черные тучи, не пугаясь грозных окриков грома… Вскоре ураган стих. И опять на землю пролился спокойный молочный свет ночной волшебницы. Земля успокоилась. Так роженица, освободившись от жестоких мук, отдыхает, на постели в белых одеждах; глаза ее излучают свет любви.

— Вени! — ласково сказал Виллибхиттур. — Когда земля дрогнула впервые, ты в испуге прижалась к моей груди. А сегодня ты стала чужой! Сегодня еще ужасней забилось сердце матери-земли, потому что не вынесло оно низости людских пороков, не могло смириться с тем, как унижается любовь…

Слова поэта возмутили Вени. Сейчас он и ее назовет распутницей! Но она молчала, с трудом сдерживая гнев.

— Вени! — продолжал поэт. — Разве ты не помнишь, как мы, обойдя священное дерево Ахираджа, дали клятву никогда не разлучаться друг с другом? Для меня она священна, эта клятва! Виллибхиттур не забудет ее, он не клятвопреступник! Никогда он не нарушит волю богов!..

Разговор о чужих богах нисколько не занимал Нилуфар. Она только улыбнулась невежеству этих варваров, вспомнив всемогущего Озириса. Вдруг зазвучал голос Вени:

— Почему ты был так жесток ко мне, Виллибхиттур?

Виллибхиттур! Это слово, как будто пронизав камень, за которым пряталась Нилуфар, зазвенело в ее ушах. Что это — великое притворство? Или зов из глубины души любящей женщины, охваченной трепетом страсти и опьяненной лунным сиянием?