Тихонько заржала лошадь неподалеку. Овтай и Тюштя поджидали нас чуть в сторонке, возле самой реки. На головах обоих были меховые шапки, по которым стекала влага – с деревьев капало, да и сам воздух был напоен осенней сыростью.
– Мы позвали вас, чтобы попрощаться, – сказал сиплым голосом Тюштя. – Поход наш закончился неудачно, все чуть не погибли. Но я увел свое войско не потому, что предал вас – своих союзников. Просто нужно было спасать воинов, среди них было очень много больных.
– А ты, Овтай? – спросил я муромского князя. – Ты почему ушел от нас? Ведь ты вассал Киева. Почему же ты сбежал вместе с Тюштей? Или ты не дорожишь дружбой киевского князя?
Я впервые разговаривал таким тоном с тех пор, как оказался в роли князя. До этого как-то не решался. А теперь внутри меня словно бы все сложилось, и я действительно ощутил себя киевским владыкой. Задав свой грозный вопрос мрачным голосом, я увидел боковым зрением, как Блуд с уважением покосился в мою сторону. Видимо, он тоже ощутил произошедшую во мне перемену.
– Давайте останемся друзьями, – сказал вдруг Тюштя. – Это я предложил Овтаю следовать за мной. Он твой вассал, киевский князь, тут спору нет. Овтай останется твоим вассалом и впредь, но не сердись на него – Овтай был нужен мне в тот раз. Пусть это будет между мной и тобой, князь Владимир, хорошо?
Голос инязора звучал мирно, успокаивающе. Тюштя явно хотел закончить дело по-хорошему, не допустить ссоры.
Овтай молчал, как молчат испуганные дети, когда старшие разговаривают об их судьбе.
В тот момент я вспомнил слова Блуда о том, что худой мир лучше доброй ссоры и что не следует ссориться с Эрзянь Мастор. Видимо, муромский Овтай – человек совсем еще молодой, неопытный. То, что он находится под влиянием Тюшти, – естественно, ведь они князья родственных народов…
– Овтай – великий воин, – улыбнулся я. – Мы все видели, как он крушит врагов. Пусть Овтай идет с нами в следующий поход.
Весь этот разговор прошелестел едва слышно. С одной стороны, плескалась речная вода, с другой – поскрипывали площадки с трупами на деревьях Священной рощи. За дальним холмом, поросшим лесом, поднимались дымы – это с утра затапливали очаги в становище Эрзямас…
– Князь Владимир, – внезапно произнес Тюштя. – Мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз. Давай отъедем в сторону.
Блуд тревожно взглянул на меня, но что мне оставалось делать? Отказаться? Но почему? И нужно ведь было узнать, чего хочет своенравный и уверенный в себе эрзянский инязор.
Мы отъехали в сторону и некоторое время молчали: я – выжидательно, а Тюштя – явно в растерянности.
– Не знаю, как спросить у тебя, – наконец произнес он. – Хоть и готовился к этому разговору… Скажи мне, князь, ты ведь бывал на далеком севере, на берегах холодного северного моря? Говорят, что ты пришел в Киев из северных земель, от викингов? Они ведь были в твоем войске, да?
– Были, – кивнул я. – Но всех викингов я отослал из Киева.
Лицо Тюшти стало напряженным, а взгляд тусклых глаз потемнел.
– Князь, – сиплым от волнения голосом сказал он. – Спрошу тебя прямо: ты бывал в Санкт-Петербурге? Этот город ведь стоит прямо на твоем пути из северных земель. Ты не мог его миновать.
Так вот оно что! Вот о чем хотел спросить меня и не решался инязор Тюштя!
Он смотрел на меня в упор, и я видел, как подрагивают от волнения его ресницы. Он ждал моего ответа. Свой вопрос он, конечно, обдумал заранее. Если перед ним человек, никогда не слышавший о Санкт-Петербурге, он просто отмахнется. Скажет – шел другой дорогой, не помню такого города.
И никаких подозрений.
– Я был в Санкт-Петербурге, – медленно, не сводя глаз с лица инязора, ответил я. – Но не в тот раз, когда шел на Киев, а гораздо раньше. Я ездил туда на экскурсию, когда учился в школе. И потом еще несколько раз, когда был студентом. А ты, инязор, давно из Петербурга?
Несколько секунд мы помолчали. Слишком уж внезапно случилось узнавание. Тюштя, вероятно, имел только смутные догадки насчет меня и не был до конца уверен. Потому и подбирался так сложно к своему вопросу…
Внезапно с реки подул сильный ветер – холодный и резкий, признак близкой зимы. Трупы заскрипели сильнее, раскачиваясь на ветру. Деревья в Священной роще раскачивались.
