Католикос понурил голову и задумался. Возражения епископа были справедливы. Он обязан оберегать свою братию. Но страх близкой опасности лишал его воли. В его большом и сильном теле жило робкое сердце и трусливая душа. Он любил свою паству и искренне заботился о ней, но вместе с тем любил и собственную особу и не склонен был жертвовать ее интересами. Он был родным сыном своего народа и от души желал ему благоденствия. Но если для приобретения этого благоденствия нужно было жертвовать дружбой кого-нибудь из членов царского дома или могущественного князя, он начинал колебаться и в конце концов приносил в жертву интересы народа. Он творил благие дела не столько для завоевания популярности, сколько для того, чтобы не омрачить эту популярность, и не противился постигающим страну бедствиям. У него не было ни сильной воли, ни твердого характера; на него имели влияние и великий, и малый, и слабый, и сильный, и коварный клеветник, и мудрый советчик. Одно влияние уничтожалось другим, более сильным. Часто случалось и обратное, смотря по тому, кто последний пробовал над ним свою силу.
С епископом Сааком католикос очень считался. Он уважал его как добродетельного и мудрого человека. И потому, несмотря на то что слухи о бесчинствах арабов беспокоили его, он все же решил прислушаться к совету епископа и остаться в Айриванке со своей братией. Но вот прибыл диакон Геворг из Двина и сообщил грустные и неприятные известия.
— Нсыр находится в Двине; сюнийских князей Саака и Бабкена он заточил в темницу. Он лишил свободы даже сорок арабских князей, пребывающих в Двине…
Католикос побледнел. Сюнийские князья были видные владетельные особы. Как мог Нсыр их арестовать? Из арабских же князей некоторые были любимцами халифа. Это значило, что востикан получил большие полномочия.
— Где и почему он задержал сюнийских князей? — спросил католикос диакона.
— В бытность востикана в Нахмджеване, — начал диакон, — князь Бабкен явился к нему с дарами жаловаться на своего брата Саака, будто бы тот лишил его наследства, и просил Нсыра помочь ему. Востикан охотно выслушал Бабкена и пригласил к себе князя Саака. Ничего не подозревая, князь Саак гоже с дарами прибыл к нему. Востикан оставил князей у себя на несколько дней, а затем предложил сопровождать его в Двин, чтобы там закончить дело о наследстве. Князья согласились, но как только они прибыли в Двин, востикан заключил их в темницу.
— Не для того ли он это сделал, чтобы захватить владения сюнийских князей, как ты думаешь, владыка? — обратился католикос к епископу Сааку.
— Да, это так, святейший владыка. Востикан не занял бы Сюника, если б его владетели не были устранены.
— Князья Сюника пленены; это большое несчастье не только для страны, но также для царя и для меня.
— И тебе грозит опасность, святейший владыка… — начал диакон.
— Опасность? Откуда ты знаешь? — тревожно спросил католикос.
— Востикан вызвал к себе надзирателя патриарших покоев и велел ему послать сюда гонца.
— Зачем?
— Чтобы вызвать тебя в Двин.
— Что нужно от меня востикану? — спросил католикос епископа.
— Одному богу известно, — ответил епископ.
— Нсыр сказал надзирателю, что католикос должен находиться в патриарших покоях, а не укрываться в горах, — добавил диакон.
— Ему, следовательно, известно мое местопребывание?
— Да, святейший владыка.
Католикос помертвел от ужаса.
— Если я не уеду отсюда, он не сегодня-завтра пошлет за мной своих воинов, — сказал он, обращаясь к епископу.
Епископ молчал.
— Каково твое мнение, святой брат? — спросил католикос.
— Он пошлет войско и после твоего ухода.
— Да, но тогда он не сможет задержать меня.
Тогда он истребит все духовенство Айриванка, — медленно произнес епископ.
Католикос понял значение этих слов и замолчал.
— Но ведь ты, владыка, минуту тому назад сказал, что востикан не смог бы занять Сюника, если б не пленил сюнийских князей, — заговорил католикос после недолгого молчания.
— Да, святейший владыка, я сказал это.
— Значит, и патриаршие покои он займет лишь в том случае, если отстранит меня?
— Несомненно.
— Ну так, значит, оставаясь здесь, я предаю себя палачам Нсыра?
