В Кордове он лишился Негрины, собаки, которая была у него еще в Альта-Грасии. Местный собаколов, увидев собаку на улице, насыпал ей на спину отраву из цианида, и животное погибло почти сразу же после того, как попыталась зализать раздражение. Эрнесто вместе с друзьями попытался найти убийцу, но тщетно. Когда план мести рухнул, он устроил похороны Негрины со всеми подобающими атрибутами, включая гроб.
И, конечно, Эрнесто продолжал играть в регби с братьями Гранадо. Его друг Барраль отзывался о Геваре как о самом азартном игроке в команде, хотя он все также постоянно носил с собой на игры ингалятор. Именно тогда он заработал грубое прозвище, которым, впрочем, очень гордился.
“— Меня называли Боровом.
— Потому что вы были жирным?
— Нет, потому что я был грязным”,
Страх перед холодной водой, которая иногда вызывала приступы астмы, породил у Эрнесто неприязнь к личной гигиене.
Отвращение к ванне и душу осталось у него до конца жизни.
В это время у Эрнесто укрепилась не только нелюбовь к умыванию, но также и антимилитаризм. Вскоре после военного переворота он заявил в классе: “Военные не позволят массам получить образование, потому что если бы люди были бы образованны, то они не приняли бы к власти”. Сразу же разгорелись споры, и испуганный учитель удалил Эрнесто из класса.
В конце 1943 года Гранадо оказался в тюрьме как активный участник студенческой забастовки против власти военных, и Эрнесто часто навещал его. Гранадо расспрашивал о том, что говорят его друзья на собраниях. Эрнесто ответил, что не пойдет к ним до тех пор, пока ему не дадут пистолет.
Ни тогда, ни два года спустя он не проявлял особой заинтересованности в политической деятельности, хотя время от времени участвовал в различных акциях. Вместе со своим другом, студенческим лидером Густаво Рокой, он принял участие в демонстрации, которую разогнала полиция. Но миф о подросткой воинственности он опроверг лично: “Подростком я не имел ни малейшего интереса к социальным проблемам и не принимал никаго участия в политическом или студенческом движении в Аргентине”. В 1943 году Эрнесто исполнилось пятнадцать лет, и его лицо утратило мальчишеский вид. Оценки в “Колегио Насьональ Дин Фунес” соответствовали его интересам: очень хорошо” — по литературе, “неудовлетворительно” — по английскому языку, “очень хорошо” — по философии, “неудовлетворительно” — по музыке; “хорошо” — по истории, “посредственно” — по математике и естествознанию.
На следующий год, в очередной попытке навести порядок в хаосе своих знаний, Эрнесто начал составлять философский словарь на основе прочитанного и продолжал это занятие в течение двух лет. Привычка записывать подробности, связанные с чтением, и делать заметки останется у него на всю жизнь- Время шло, жизненные обстоятельства и новое чтение заставляли его изменить отношение к той или иной книге, и тогда он делал заметки к заметкам. Только человек хаотического склада характера может быть настолько организованным.
24 февраля 1946 года состоялись выборы, утвердившие в качестве президента Хуана Доминго Перона (который фактически исполнял эту обязанность со времени переворота), но Эрнесто по молодости еще не мог принимать участие в голосовании. Он вызвался было поступить на военную службу, но его признали непригодным из-за астмы.
Он закончил “Колегио Насъональ Дин Фунес” и решил учиться на строителя. Почему он не выбрал литературу или психологию, которые, казалось, больше всего интересовали его в юности? Возможно, он развивал в себе практический подход, который был несовместим с его юношескими пристрастиями?
Эрнесто отправился в Буэнос-Айрес, где поселился у Аны, своей бабушки с материнской стороны, и тети Беатрис, с которой всегда был духовно близок. В столице он поступил на строительный факультет университета.
Как представитель небогатого буржуазного семейства, которое не могло позволить себе особой роскоши, он провел каникулы вместе с Томасом Гранадо, обучаясь на техника-лаборанта по механике грунтов. Оба смогли сдать экзамен и были приняты на работу - Эрнесто занимался проектами строительства шоссе и организации общественных работ в маленьких городках между Кордовой и Росарио. Ближе к концу года он писал отцу:
