Гекатонхейрам было все равно, кто первым начал битву, из-за чего она началась, кто прав и кто виноват, — битва угрожала природе мира, и на одной из сторон сражались Чужие.
Этого было достаточно.
Мало кому удалось уйти от рук гекатонхейров — как вихри, оплели они Павших, Крона и его титанов; не помогла ни сила титанова, ни пламя и свет Павших, само Время предало Крона, остановившись и попятившись в страхе, когда Первенцы с добычей исчезли в глубинах Тартара.
Вот так и завершилась знаменитая Титаномахия; но никогда не говори, Гермий, что это Зевс призвал Сторуких, ибо нельзя их призвать, как нельзя отослать… и без чьего-либо приказа сторожат по сей день Бриарей, Гий и Котт выходы из Тартара.
С тех пор любая человеческая жертва, любое насильственное разрушение смертного сознания, где находятся и частицы «Я» Семьи, невольно питает Тартар и Павших (потому что теперь все, кто там, — Павшие; одни впервые, другие вторично), кормит тех, кто пытался уничтожить нас и теперь вынужден довольствоваться малым…
— Мусорщики, — хрипло пробормотал Лукавый. — Вот зачем Семье понадобились Мусорщики-Полулюди. Для истребления потомства Павших, которому зачастую приносятся человеческие жертвы…
— Ты прав. Только сами Мусорщики знают лишь то, что они истребляют чудовищ, — и этого достаточно.
— Да, дядя. Для них — достаточно. А для нас — нет. Очередь за мной, Владыка. Я расскажу тебе о юном Алкиде, сыне Зевса и Алкмены, будущем Мусорщике-Одиночке, равном богам, и о подлинной причине его безумия…
— Ты сильно повзрослел за последнее время, Гермий, — взвешивая каждое слово, произнес Аид после того, как Лукавый замолчал. — Тот выход, что избрали вы с Хироном, — не лучший, но, возможно, единственный…
Гермий вздрогнул. Те же слова (правда, по другому поводу) он слышал от Хирона.
— Хотя не думаю, что в ближайшее время нам стоит волноваться. Ты кое-что забыл, Лукавый. Те жребии-черепки, что показывали тебе Мойры… до поры до времени ничего непоправимого не случится.
— А потом? Ты ведь знаешь, дядя, — жребий можно истолковать по-всякому!
— Вот именно, — по голосу можно было предположить, что суровый Владыка Царства Теней наконец улыбнулся, впервые на протяжении этого длинного разговора. — Вот именно! И мы просто обязаны приложить некоторые усилия, чтобы справедливым оказалось то истолкование, которое нас больше устраивает!
Мальчик вбежал во внутренний двор и остановился, тяжело дыша и оглядываясь через плечо.
Запоздалое раскаяние пробуждалось в нем, и с минуту мальчик колебался, раздумывая: не стоит ли вернуться назад, в палестру, и честно принять заслуженную трепку? Он знал, что дерзить учителю нехорошо, тем более если язвительный Автолик — друг отца и лучший учитель борьбы во всей Элладе; кроме того, Автолик чрезвычайно злопамятен и потому не принадлежит к числу людей, которым можно дерзить безнаказанно.
Вернуться или нет?!
Мальчика звали Алкид. Посторонний наблюдатель с уверенностью дал бы ему лет шестнадцать, назвав скорее подростком, а то и юношей; и ошибся бы на три года с небольшим. Зато никакому наблюдателю и в голову не пришло бы сравнить Алкида со статуей молодого Аполлона или того же Гермеса-Атлета, олицетворяющих юношескую красоту и грацию. Мальчик не был красив — во всяком случае, согласно общепринятому представлению. Подростки (оправдывая само слово — подростки) быстро растут, их движения порывисты, они устремлены ввысь, к небу, словно Мать-Земля на миг отпускает своих нетерпеливых чад, прежде чем притянуть обратно…
Алкид же чуть ли не с самого рождения прочно стоял на Матери-Гее. Учитель Лин-кифаред, родной брат божественного Орфея, не раз говаривал, что чересчур прочно. И ругался, когда мальчик излишне сильно дергал струны кифары — пальцы Алкида не страдали избытком нежности, зато редко кто мог вырваться из их хватки.
Мальчик был похож на мужчину. И упрямство у него тоже было мужское. Хмурое и неотступное оно было, упрямство мальчика Алкида, которого еще никто и никогда не звал Гераклом.
Вернуться или нет?!
Просто мальчик до сих пор считал, что прав он, а не учитель Автолик, — и пускай Автолик видел смерть не одного из своих врагов, а Алкид сражался лишь в палестре с другими учениками! Ну почему, почему учитель не захотел выслушать его до конца, попытаться понять, вместо того, чтобы сразу высмеивать — зло, хлестко, обидно, как умел только Автолик! Ведь это же так просто — нырок под руку и захват шеи, но не в одно движение, как учил Автолик, а непременно после короткого удара локтем в живот, и, когда противник на миг обмякнет, вскинуть ему плечом той же руки подбородок, второй ладонью прижать затылок, и… Это ведь просто — согласись, учитель!
