— Сколько же лет мы не виделись, Галинтиада, дочь Пройта?
— Двенадцать, брат мой Эврит. Тогда ты выглядел значительно моложе, — захихикала карлица.
— А ты и тогда напоминала Грайю[26] — Старуху, как и сейчас. Ты что, не стареешь?
— Да куда ж мне еще-то стареть? Я и так годам счет потеряла. Стареть не старею, молодеть не молодею, а помирать не собираюсь. И без того, почитай, два обычных человеческих века прожила — и еще поживу. Павшие умны, понимают: нельзя старой дуре Галинтиаде помирать, ждут ее в Аиде, ох ждут… Не успею с Харонова челна сойти — сразу вцепятся, как да что! А вот придет нужный день, вернутся Павшие в мир, посыплются с Олимпа возомнившие себя богами — там и я помолодею на радостях! Мудры Павшие, справедливы, не забывают слуг своих верных…
— Знаю, Своя, — глухо отозвался Эврит, сплетая длинные сильные пальцы и слегка передернувшись, когда Галинтиада вспомнила о «слугах верных». Видать, не любил басилей Ойхаллии слова «слуга».
— Знаю, что не забудут Павшие ни тебя, ни меня… и потому я здесь. И еще потому, что Павшим нужен Безымянный Герой, сын Алкмены и узурпатора.
— Я знала об этом задолго до его рождения, — Галинтиада презрительно плюнула в костер; Эвриту показалось, что плевок не долетел до крайней головешки, шлепнувшись на траву, — но при этом слюна с шипением испарилась, что, похоже, удовлетворило старую карлицу.
— Для того я и приехал в Фивы, — жестко бросил басилей Ойхаллии, по-прежнему стоя и возвышаясь над Галинтиадой как гора. — Я и мой сын Ифит. Мы приехали учить мальчишку — тому, чему надо, и тому, как надо.
— Твой сын — Свой? — быстро спросила старуха.
— Ну… будет, — чуть запнулся Эврит.
— Тогда он не сможет учить как надо.
— Как — буду учить я. Наездами. И то когда мальчишка подрастет. Не могу же я постоянно торчать в Фивах!
— Павшие не против?
— Они не против.
— Значит, так тому и быть. Жаль, что это будешь не ты…
— Ничего. Зато здесь есть ты, Галинтиада. Жертвы приносятся?
— Странный вопрос. Как и раньше, раз в полгода.
— Почему не чаще?
— Ты всегда был тороплив, Эврит…
— Это потому, что я не хочу прожить два человеческих века в ожидании!
— И все равно — ты слишком тороплив. Или тебе надо, чтобы Алкид сошел с ума до назначенного срока? Не подгоняй стрелу в полете, ученик Сребролукого Аполлона!
По телу Эврита пробежала судорога.
— Метко бьешь, Галинтиада… Ладно, оставим. Ты знаешь, что через день состоится состязание лучников за право учить Безымянного Героя?
— Знаю. Ты действительно стал старше, Свой. Прибыл совсем недавно и уже успел…
— Да, я многое успел. И мой сын Ифит — мой сын и мой ученик, только мой, а не Аполлона! — будет спорить с Миртилом, нынешним учителем Алкида.
— И это знаю, — еле заметно усмехнулась карлица.
Эврит слегка приподнял бровь.
— А знаешь ли ты, дочь Пройта, что проигравший будет принесен в жертву сыну Алкмены?! — торжествующе произнес, почти выкрикнул он.
Старуха задумчиво поковыряла клюкой в углях костра, взметнув сноп искр.
— О да, теперь я знаю и это… Только знает ли об этом учитель Миртил?
— Узнает. И согласится.
— Да уж, согласится, — закивала старуха, с некоторым уважением поглядывая на Эврита.
— Более того — я знаю, кто победит! И тогда этот Миртил САМ принесет себя в жертву! Ты понимаешь, Галинтиада?! Не просто жертва, не просто ополоумевший от страха раб — а учитель, сознательно всходящий на алтарь своего ученика! Это воистину достойно Тартара!
— О да! — глаза карлицы вспыхнули в отсветах догорающего костра. — Ты и впрямь повзрослел, мудрый Эврит! Вот только…
Она помолчала, зябко кутаясь в лохмотья.
— Скажи мне, Эврит-лучник, — наконец проговорила она странно дрожащим голосом, — зачем тебе все это? Зачем тебе нужны Павшие на Олимпе? Ведь ты не веришь в Золотой век, правда?
— Не верю, — слова давались Эвриту с некоторым трудом. — Но иначе Аполлон никогда не примет моего вызова.
— Аполлон? Тот, кто учил тебя?
Эврит не ответил.
