Потом подумал и поправился:
— Нам, людям.
— То есть Салмонеевым братьям? — Иолай взял со стенного выступа костяное шильце, поиграл им; тоненькое жало послушно проклевывалось между пальцами и вновь исчезало.
— То есть.
— Ясно. Осталась малость — снести Олимп. Вы, случаем, не Гиганты? — особенно сукин сын Авгий? Как там рапсоды поют? «Буйное племя Гигантов, прижитое Тартаром с Матерью-Геей; питомцы недр потаенных, взрастивших погибель богам олимпийским — о медношеие, о змеерукие, о разновсякие…» По-моему, еще и бронзоволобые. Ну как?
— Остроумно, — оценил Эврит, накручивая на палец длинную прядь, намокшую и оттого из белоснежной ставшую какой-то мутной. — Нет, Амфитрион, Гиганты — это не мы. И насчет недр Геи — чушь. Гиганты…
Он вдруг стал очень серьезен, и лицо басилея измяла, исковеркала странная судорога.
— Гиганты — наши дети. Наши и Павших. Нет, не дети — внуки. А остальное — про гибель богов олимпийских — правда.
Вода сделалась на миг нестерпимо холодной.
— Но ведь… Павшие — в Тартаре! — еле выдавил Иолай. — А те, которые на земле, — чудовища! Они и на людей-то не похожи!..
— Не все. До некоторых из них — вернее, из их потомков (причем более-менее похожих на людей) — у Олимпийцев не дошли руки. Руки твоего Геракла, а также Персея, Беллерофонта и других… Мусорщиков. Например, Горгон было трое; две из них — Сфено и Эвриала — живы до сих пор. У той же Медузы было два сына; Пегаса Олимпийцы почти сразу взнуздали, чего не скажешь о Хрисаоре Золотом Луке и его сыне от океаниды Каллироэ Трехтелом Герионе. Бедный мальчик! — его смерть была для нас большим потрясением…
Иолай вспомнил рассказ близнецов, вернувшихся с Эрифии[51] и приведших знаменитых коров Гериона, — проклятые твари всю дорогу разбегались, и до Микен добралась в лучшем случае половина — о битве с Трехтелым, хозяином Эрифии, и его подручными.
Бедный мальчик?!
— Ты думаешь, Амфитрион, — говорил дальше Эврит, — что Герион с твоим Гераклом из-за коров дрался? Нет, он прикрыл собой Дромос, ведущий на Флегры — колыбель Гигантов. Мир его праху… Короче, если Олимпийцы вовсю плодят ублюдков-героев — извини, дорогой Амфитрион, но это правда, — то почему бы нашим детям не сочетаться с потомками Павших? Поверь, не всегда это было приятно, и не все потомство выжило; как и не все родители. Но… Зато теперь Гиганты существуют не только в песнях велеречивых рапсодов. Они — на Флеграх; и в страшных снах Олимпийцев.
— Допустим, — хрипло пробормотал Иолай, — допустим, что боги погибнут в Гигантомахии. И что с того Павшим, если они останутся в Тартаре?
— Ничего. Во всяком случае, я очень хотел бы, чтобы так и было. Пусть тешатся местью… не покидая медных пределов преисподней.
— А сами Гиганты?
— Ты разочаровываешь меня, Амфитрион-лавагет. Олимпийцы рассчитывают на помощь Геракла в грядущей битве; и не мне объяснять тебе, что значит свой человек во вражеском стане! Пару раз промахнуться, замешкаться, растеряться… подвернуть ногу, наконец! — и Гиганты выполнят свое предназначение. Зато потом воспрянувший Геракл возьмет свое… и Гигантов не станет.
«Вот они, неприятности Гермия, — понял Иолай. — Причем о некоторых Лукавый еще не знает».
— Сын Зевса не пойдет на это, — твердо отрезал он, вовремя вспомнив, что известно о Геракле всем, в том числе и Эвриту.
— И не надо. У него есть брат — да еще такой, что Олимпийцы вряд ли заметят подмену.
— И как же ты собираешься заменить Алкида Ификлом, хитроумный Эврит?
— Мы собираемся, достойнейший Амфитрион. Мы с тобой. Неопасная рана, щепоть сонного порошка в вине — и Геракл спит, а Ификл завоевывает микенский трон, «помогая» богам в Гигантомахии. Ведь вместе с Зевсом исчезнет и его покровительство Эврисфею, мешающее Амфитриадам восстановить законное право. Салмонеево братство поддержит вас…
— И люди будут править людьми.
— И мы будем править людьми. Мы, которые со временем займем место Олимпийцев в умах ахейцев…
«Грохоча медными тазами и бросая в небо факелы», — чуть не вырвалось у Иолая.
— Нам будут приносить жертвы? — спросил он вместо этого.
— Естественно. Салмоней был гением, а не безумцем: богов без жертв не бывает.
