Но Алкид не велел гнать назойливого бродяжку, и тот увязался следом, радостно ухмыляясь, когда Алкид звал его вестником.
«Это мой собственный маленький Гермес», — смеялся Алкид.
Ификлу неугомонный Лихас тоже пришелся по душе, так что Иолай смирился и промолчал.
Хотя частенько был готов утопить этого маленького Алкидова Гермеса в ближайшей луже.
— Ну, что там, в Фивах? — не оборачиваясь, спросил Иолай.
— Козлы, — раздалось из-за спины.
— Все козлы? — усмехнувшись, Иолай заставил лошадей прибавить ходу.
— Все. Только и слышишь, как они Гераклу сопли в детстве утирали. А правду расскажешь — смеются. Лик-волчина, басилей самозваный, на шею им взгромоздился — терпят… в смысле терпели. Говорю ж, что козлы…
Последняя оговорка Лихаса очень не понравилась Иолаю.
— Терпели или терпят? — строго переспросил он.
— Ну, терпели… а что?
— Я слушаю, — коротко бросил Иолай.
Как бичом ожег.
С оттяжкой.
— Да чего тут слушать?.. Ну, залез я к этому Лику в опочивальню (Иолай чуть поводья не выронил), дай, думаю, наведу шороху! Будет знать, как изгонять Геракловых родичей! Охрана с перепою дрыхнет, хоть на колеснице заезжай — гляжу, Лик спит. Морда синяя, опухшая, винищем несет — впору закуску нести! Ну, я уголек из очага взял и написал на стеночке…
— Что?
— Ничего особенного. Собаке, мол, собачья смерть. После уходить собрался, а Лик как захрапит, как подскочит — и опять упал. Лежит. Он лежит, а я стою. Все, думаю, вляпался. А он лежит. Я стою, а он лежит. А я…
— А ты стоишь, — сквозь зубы процедил Иолай. — Дальше!
— А дальше мне стоять надоело. Я на него кинулся — так он уже и не дышит. Только пена на губах. Отравился, что ли? Ну, я руки об покрывало вытер и ушел.
— И все?
Лихас шумно высморкался и промолчал, разглядывая редкие дикие оливы на окрестных холмах.
— Все или нет, я тебя спрашиваю?!
— Вот ты всегда орешь на меня, Иолайчик, — с некоторой опаской забормотал Лихас, — а я и не виноватый вовсе! Ничего такого больше и не писал, разве что подписался внизу…
— Как?
— Никак. Геракл, дескать. А больше ничего.
Иолай только крякнул и губу закусил.
— Зато теперь Гераклу все спасибо скажут, — стал оправдываться Лихас. — Они ж в Фивах еще и не знают, что наша служба у Эврисфея закончилась! Кстати, как там в Тиринфе эта мегера Мегара? Во женщина — с такой только Гераклу! И грудь, и бедра, и характер! Хуже Гидры…
Иолая всегда поражало умение Лихаса переходить от одной темы к другой.
— Мегара тут ни при чем, — оборвал Иолай парня. — Мегару Геракл мне подарил.
— Насовсем? — поразился Лихас. — Эх, такое родному человеку…
— Если выживет — насовсем.
Лихас аж взвизгнул от восторга.
Кажется, он считал Иолая чем-то вроде прирученного чудовища.
— И ты с ней справился?! Ну расскажи, Иолайчик! Ведь сам Геракл…
— Тряпка он, твой Геракл, — оттаял Иолай. — Никогда с бабами не умел обращаться. И бьет не по делу, и любит не по телу. Не то что я: сперва эту стерву вожжами с утра до вечера, потом в постель — и с вечера до утра! На третий день домой являюсь: стол накрыт, ложе расстелено, вожжи на почетном месте чуть ли не в золото оправлены! Вот где подвиг! Да только кто оценит?
— Я оценю, — пообещал честный Лихас. — Так это мы на Эвбею едем Алкида заново женить? Или Ификлу приспичило?
— Что значит «едем»?! Ты, во всяком случае, никуда не едешь! Ты останешься в Оропе!
— Это просто, Иолайчик, ты еще не знаешь, что я с вами на Эвбею еду, — сонным голосом возразил Лихас. — И Алкид с Ификлом не знают… ничего, скоро узнают. Как же так — жениться, и без меня!
— Это уж точно, — обреченно вздохнул Иолай.
Иногда он всерьез подозревал, что Лихас — внебрачный сын кого-то из Олимпийцев, специально обученный отравлять жизнь ему и близнецам.
Уж больно вредный ребенок получился.
