Геракл встал.
Он стоял на краю дымящейся пропасти, набычившись и сжимая кулаки; и туман, навевающий грезы о будущем, расступился и попятился в страхе перед ожившим будущим, грозно стоящим на самом краю прошлого.
— Я убью тебя, — бросил Геракл двойнику. — Уходи, или я убью тебя.
— Меня? — удивился тот. — Ты убьешь меня? Но ведь ты уже сделал это, когда убил себя! Помнишь: «Я — это ты!»
— Я — это ты? — боль была совершенно непереносимой. — Это правда?
— Это правда, — вместо двойника ответил мальчишка-отец. — Если ты не вспомнишь, что это правда, — значит, все жертвы были напрасны. Все — и те, что приносили тебе, и те, что приносил ты… и ты сам — потому что ты будешь доживать свой срок сыном Зевса, жертвой, не имевшей настоящего отца и настоящего брата. Олимп, Тартар, Одержимые — если ты сидишь на том краю, лелея свое безумие, значит, ОНИ были правы, принося человека в жертву своим прихотям. Твой прадед Персей убил Медузу…
— По велению богов!
— Нет! Просто он больше не мог видеть мраморные статуи вместо живых людей! А я отгонял Тевмесскую чудо-лисицу не от полей Креонта, будь они прокляты! — я боялся смотреть в глаза матерям тех юношей, которых ежемесячно приносили в жертву, ублаготворяя Зверя! И тебя я не для того назвал Алкидом, то есть Сильным, чтобы ты упивался беспамятством и страданием в кругу теней!
— У меня есть имя?!
— Да. У тебя есть имя. Прыгай, Алкид!
И он бросил себя через расщелину.
…навстречу рукам, протянутым к нему.
…навстречу памяти, принимая ее в себя, как принимают копье в исступлении боя — как можно глубже, с рычанием нанизываясь на древко, чтобы дотянуться до врага за полмгновения до смерти.
…навстречу отцу и брату.
…навстречу скверне, от которой не в силах очистить никто чужой; даже бог, даже беспамятство.
…навстречу судьбе, Ананке-Неотвратимости, которую не выбирают; которую не выбирают разучившиеся выбирать.
…через пахнущий плесенью туман.
…и встал на том краю.
— Жизнь начинается заново? — спросил Алкид, тяжело дыша. — Скажите — да; и я вам не поверю.
— Нет, — ответил Амфитрион, снизу вверх глядя на сына. — Жизнь продолжается, и не всегда это подарок. Я это знаю лучше других.
— Мы вернемся в Фивы? — спросил Алкид, сдвигая брови. — Скажите — да; и я с вами не поеду.
— Нет, — ответил Ификл, обнимая брата за плечи. — Мы едем в Микены, к Эврисфею Сфенелиду, нашему двоюродному дяде и ровеснику. А потом — в Тиринф, где и будем ждать приказаний. Зевс назначил нам десять лет очищения на службе у этого недоношенного владыки всех Персеидов — ну что ж, это немного… Десять лет за пятерых детей — по два года за каждого!.. извини, брат, я в последнее время разучился шутить. Это бывает, когда вокруг слишком много героев, как на «Арго»!
— Да, Ификл. Десять лет — очень малый срок. Ничтожно малый для очищения — очищения Эллады от скверны человеческих жертвоприношений! Но я… но мы постараемся. Мы очень постараемся. Правда?
— Правда, Алкид. Мы очень постараемся. Ведь нам будет легче, чем другим героям, — герой должен быть один, а нас все-таки трое… если не считать Пустышки.
— И Хирона.
— И Хирона. Пошли отсюда, Алкид! Тут есть обходная тропа, а Гермий обещал ждать нас снаружи.
— Пошли. Только… как же клятва, данная мною под Орхоменом?
— Я освобождаю тебя от нее, — чуть заметно усмехнулся Амфитрион. — Ведь ты клялся отцом? Я рад, Алкид, что к тебе вернулась память, но в дальнейшем воздержись от клятв, хорошо? Или клянись так, как это делает Автолик — заранее зная безопасный способ нарушить клятву! Неужели ты научился у Автолика лишь ломать чужие шеи?
— Нет, отец. Я еще научился у него не ломать свою. Проверим?
— Проверим. Вот немного подрасту, сынок, и проверим.
— И не один раз, — оглядываясь на дымящуюся расщелину, добавил Ификл.
Похоже, плавая с аргонавтами, он действительно разучился шутить.
