— Миссис ла Плант сказала мне, что Бернард ла Плант говорил ей сегодня, что уезжает в длительную командировку и хочет попрощаться с десятилетним сыном, Джоем, — продолжал Конклин.
— Я не знала, что Берни попытается спрыгнуть, покончить с собой, — говорила она перед камерой со слезами на глазах. — Я думала, он опять взялся за старое… я даже не могла предположить…
— Телевидение! — вскричал Берни — Всемогущий Боже! — Да от всего этого просто блевать хочется! Теперь дело представят так, как будто он, ла Плант, упал духом и хотел прыгнуть, а герой Джон Баббер не только уговорил его не прыгать, но и вытянул его одной рукою на карниз. — Нельзя верить ни слову телевизионщиков! Ни одному чертову слову!
— Что за человек ваш бывший муж, миссис ла Плант? — спросил репортер.
Эвелин открыла рот, чтобы начать говорить, но вместо этого разразилась рыданиями. Поплакав несколько минут, она немного успокоилась и произнесла несколько эмоциональных слов:
— Берни ла Плант — замечательный, порядочный человек… Его просто нужно понять.
— Все это ерунда! Клянусь Богом! — в отчаянии орал Берни, глядя на экран.
— Ты, наверно, тоже любишь своего отца, Джой? — спросил Конклин.
— Ты, болван, оставь в покое мальчика! — крикнул Берни.
— Да, мой папа — потрясающий человек, — скромно улыбнулся Джой — Он меня в зоопарк водил!
— Ах, Джой, — сразу растаял гордый и счастливый Берни.
— Что ты чувствовал, Джой, увидев своего отца на карнизе?
— Я очень испугался, но… но… но…
— Но что, сынок?
— Но я сразу понял, что Джон Баббер его спасет!
— О, Бога ради! — Берни в негодовании повернулся к Гейл Гейли, чтобы дать выход своему негодованию, но ее уже не было в комнате. Берни снова остался один. Гейл выскользнула из спальни в набитую до отказа гостиную, где уже в полном разгаре шла пресс-конференция. В комнате было очень душно из-за расставленных повсюду ярких юпитеров, и Джон Баббер начал постепенно сникать.
— Мистер Баббер! — позвала Гейл.
Джон живо обернулся на звук ее голоса.
— Вы хотите меня о чем-то спросить, мисс Гейли?
— Все считают вас героем, мистер Баббер, а как вы сами оцениваете себя? — голос ее звучал бесстрастно, но Джон Баббер тут же понял, что она имеет в виду, здесь, в присутствии всех этих людей.
Он посмотрел ей прямо в глаза и то, что он увидел в них, привело его в замешательство на одну-две секунды, но потом он улыбнулся и заговорил намного увереннее.
— Я думаю, что в какие-то минуты мы все герои. В каждом из нас есть доля благородства и есть слабости, и они проявляются в разные минуты… Иногда мы далеки от совершения героических поступков. Это средства массовой информации замечают какого-то человека, какой-то миг и не замечают других. Я обычный человек, такой же, как все остальные; у меня есть масса недостатков, есть у меня, конечно, и порядочность, но есть немало и плохого, и все это перемешано.
Глаза Гейл и Джона встретились, и она слегка кивнула ему. Она почувствовала удовлетворение… во всяком случае, в ту минуту. Хотя это было и не полное признание, но все же она узнала праваv
В жизни Гейл Гейл и эта история совершила огромный переворот, многому ее научила. И ей пришлось произвести некоторую переоценку нравственных ценностей и в самой себе, и в исканиях правды, а также пришлось расстаться с некоторыми иллюзиями, что иногда совсем не вредно для репортера. Но зато эта история научила ее более пристально вглядываться во внутренний мир человека, что тоже совсем не плохо.
Что же касается будущих отношений Джона и Гейл, там видно будет. С ними и в этой истории произошло столько странного и необычного.
Джеймс Дикинс, директор программы новостей Четвертого канала, лучше всех подытожил последние слова Джона Баббера.
— Сколько наворотил, а? Кто-нибудь слышал подобную чушь от персоны, не занимающей президентское кресло, — провозгласил он. — Меня от него тошнит, Уолли, а я обычно всего на десять минут опережаю публику.
— Ты убедил меня, она не уйдет, — сказал Уоллес.
— Она не может уйти, Уолли, это у нее в крови, — спародировал его Дикинс.
— Гейл? Ставлю пятьдесят долларов на то, что она вернется через неделю с просьбой о новом сюжете.
