Я стоял очарованный его словами.
— И у тебя также хороший возврат. Это — ключ, Френсис. Давать двигаться другому игроку, продолжать играть, отбивая шарик. Ты только продолжаешь возвращать его — аккуратно и устойчиво. Твой противник выходит из равновесия, устает, становится небрежным, и начинает делать ошибки, — он сделал большой глоток «Колы». — Завтра научу тебя приемам защиты и некоторым исключениям из правил.
Таким же образом он заманивал неуклюжих девчонок в танцевальный класс и на бейсбол, хулиганов заставлял петь, а сейчас он объяснил мне всю важность настольного тенниса. Он неустанно давал уроки, устраивал соревнования и вручал призы победителям.
Я тратил часы за теннисным столом, проводя игру за игрой, отрабатывая удар и движение, сосредотачиваясь главным образом на возврате, стараясь оставаться свободным, плыть вместе с шариком. Мои противники часто уставали и теряли над собой контроль. Все было так, как и говорил Лэрри ЛаСейл: их лица краснели, наливались гневом, в то время как я оставался спокойным и собранным в ожидании ошибки, которая обязательно будет допущена противником. Я не разражался ругательствами подобно Джою ЛеБланку. Мои посылы не были столь остры, как у Луиса Арабеля, играющего гладко, чем он мог кого угодно ввести в заблуждение: он лениво гладил шарик, но тот при этом летел по непредсказуемой траектории, никогда не приземляясь, куда бы он к нему не возвращался. И все же я побеждал, и знал, что придется сыграть еще много игр, но они обязательно приведут меня к победе.
Среди зрителей я часто искал глазами Николь, особенно, если игра удавалась, но она редко появлялась. Однажды, когда я обыграл Джоя ЛеБланка на пять пунктов подряд, которые на этот раз оставили его без слов, я обернулся, чтобы найти ее взгляд. Она была в толпе, она поднесла руку к губам и послала мне воздушный поцелуй. Я удивился, ища ответ на вопрос — действительно ли она послала мне поцелуй? Этого не может быть… или может? Ракетка выскользнула из моей руки и упала на стол. Когда я обернулся снова, она уже ушла.
* * *
На занятиях танцевального класса Николь была талантливей всех, ее стройное тело гнулось и вращалось без малейших усилий, словно ее кости были эластичными. Ревность брала меня за горло, когда Лэрри ЛаСейл подбрасывал ее в воздух, заставляя ее летать, на момент затаив дыхание, бросая вызов гравитации, затем ловил, прижимая к себе, их лица почти соприкасались, их губы были лишь в дюйме от поцелуя прежде, чем он давал ей соскользнуть на пол. Он приветствовал ее, его глаза глубоко впивались в нее, когда она ложилась или садилась на шпагат у него в ногах.
Для смотра, проводимого в декабре, он вместе с ней создал целый танцевальный номер, основанный на песне «Танцуя в темноте». Она скользила между теней под музыку, звучащую из граммофона, а Лэрри ЛаСейл управлял узкими лучами света, исходящими из фонарей, которые специально были установлены для этого номера.
Он продолжал давать мне дополнительные уроки игры в настольный теннис, и мы с ним все время играли друг против друга, в его глазах сиял восторг, когда я сделал необычную подачу. «То, что от тебя хочу, Френсис», — говорил он. — «Чтобы ты, наконец, победил меня». Но почему-то всегда побеждал он. Множество его атак и возвратов казались мне легкими, но их отпечаток оставался неизгладимым.
Когда приблизились первые выходные декабря, то весь Врик-Центр напрягся от волнения, когда Лэрри ЛаСейл объявил двойное первенство — турнир по настольному теннису, который пройдет в субботу, и следом за ним музыкальное представление «За безумием и мечтой», которое должно будет состояться в воскресенье.
— Звезда Николь зажжется в воскресенье, и хочу, чтобы твоя звезда зажглась в субботу, — сказал Лэрри ЛаСейл. — Надо полагать, это не встреча фаворитов, Френсис, но ты и Николь многое значите для меня.
А меня продолжал мучить вопрос, подозревал ли он мою тайную любовь к ней.
Когда в субботу я пришел во Врик-Центр, дети собрались вокруг серебряного кубка в форме игрока, приготовившегося отразить шарик. Я вообразил себе, как Николь будет вручать мне этот приз, в то время когда на самом деле я сам постеснялся бы признать себя истинным чемпионом.
