С базарной площади они пошли к городским воротам. Сразу за воротами начиналось песчаниковое плато, обращенное к пустыне. Вдали высились горы Камра, а с другой стороны, на расстоянии нескольких сот ярдов, виднелся бахразский форт.
— Вот он, форт, видите? — сказал Гордон Смиту.
— Непонятно, — сказал Смит, — зачем мы настроили этих фортов чуть не под самыми городскими стенами. Вот и у Истабала есть такой форт, его построила Индийская армия еще после первой мировой войны. Какой в этом смысл?
Гордон приставил ладонь ко лбу в защиту от розового утреннего солнца. — Это была идея полковника Уинслоу. Он задумал создать своего рода современную циркумвалационную линию. Большой знаток древности этот Уинслоу. Светоч культуры, можно сказать. Когда он в двадцатых годах появился в Бахразе, он рассчитывал у каждого селения пустыни построить по такому форту.
— Но зачем? — недоумевал Смит. — Ведь от одного самолета больше проку, чем от всех этих фортов, вместе взятых.
— Совершенно справедливо. Но в то время до этого еще не додумались. Уинслоу предупредил события. У него была своя теория управления колониями: «Прежде всего туземцам нужно показать достаточно крепкий кулак, а затем пусть управляются сами; и чем хуже, тем лучше». По теории Уинслоу, империи угрожает крах, когда ее правящие силы размениваются на мелочи полицейского администрирования. Вот в чем все дело. Вот зачем он создал свой синештанный Арабский легион.
В форте протрубил сигнальный рожок, и Гордон презрительно засмеялся.
— Все, как двадцать лет назад, — сказал он. — Когда форт был построен, Уинслоу поднялся на этот холм и сказал Ашику, что теперь с полестней солдат и четырьмя пушками можно навсегда обеспечить мир в этом районе, потому что — вздумай только Ашик проявить непокорность — десяток снарядов обратит его прелестный город в кучу развалин.
Они шли по серой дороге следом за двумя женщинами, несшими на голове кувшины с водой, и Гордон попытался было проскочить вместе с ними в ворота форта, но часовой в синей форме легионера преградил ему дорогу.
— Тебе чего? — спросил он грубо.
— Ничего, господин, ничего, — ответил Гордон по-арабски, разыгрывая роль наивно-дерзкого бедуина. — Я только хочу посмотреть, что там, за этими стенами. Ничего больше. А ты разве араб, господин? Нет, не может быть.
— Почему не может быть, болван?
И Гордон в объяснение разобрал его по косточкам, упомянув все, что придавало ему такой чуждый, неарабский облик — от заостренного верха каски до длинных синих брюк и начищенных башмаков, от гетр до блестящих пуговиц. Он начал, не выходя из роли, с грубоватой развязностью невежественного сына пустыни, но вскоре заговорил по своему, по-гордоновски, беспощадно высмеивая гусарский маскарад, придуманный полковником Уинслоу, с чьей легкой руки и другие начали выряжать арабов в это шутовское сочетание прусского солдафонства с английской чопорностью. «Закалите их душу и научите их гордиться своими башмаками», — учил Уинслоу; и Гордон, видя перед собой живое воплощение этой системы, не жалел насмешек. Он издевательски смеялся в лицо часовому, советовал ему раздеться догола, не стесняясь женщин, — все-таки он тогда будет больше похож на араба.
Часовой вдруг шагнул вперед и с силой наподдал Гордону ногой в мягкую часть. — Вот тебе за твои шуточки, — сказал он.
Гордон притворился удивленным — хоть явно сам старался раздразнить часового так, чтобы тот или схватил его, или ударил.
— Этому ты тоже от бахразских инглизи научился? — закричал Гордон, отскакивая туда, где часовой не мог достать его. И снова, теперь уже издали, принялся осыпать солдата оскорблениями. Войдя в раж, он поднял с земли камень и запустил им в легионера со словами: — Это тебе за твои английские башмаки!
Часовой успел увернуться. — Проваливай отсюда! — крикнул он Гордону. — Я не хочу связываться с тобою. — И вдруг расхохотался самым добродушным образом, сумев оценить соль насмешек Гордона, хотя предметом этих насмешек и был он сам. — Ступай, ступай туда, откуда явился, — крикнул он опять. — А если еще придешь швыряться камнями, я закую тебя в кандалы и отправлю на дорожные работы. Там будешь перебрасывать камни с утра до вечера.
