Жалобы продолжались: вот соседнее племя Камр — когда-то набеги на него давали немалую добычу, но теперь люди этого племени до того обнищали, что осели на окраине пустыни и превратились в землекопов. Он вскочил и зашагал из угла в угол, схватившись за голову руками и подняв к небу негодующий взгляд.
— Аллах проклял нас, — испуганно забормотали, глядя на него, старики.
— Так молите же аллаха об избавлении! — с яростью закричал Талиб. — Но только скорее! Скорее!
Гордон всей душой сочувствовал горю Талиба, потому что видел, до чего доведены люди племени, и понимал, что, как бы ни обернулось дело с восстанием, этих джаммарцев на будущий год не заставишь покинуть северный уголок, в котором они укрылись. Оборванные, голодные, растерянные женщины похожи на цыганок, дети — настоящие дикари с вздутыми от голода животами. И, слушая стенания Талиба, Гордон видел перед собой уже не состарившегося в боях воина с благородной осанкой какого-нибудь Геца фон Берлихингена, но дряхлого нищего, который, трясясь от бессильного гнева, клял свой народ, своих соседей, англичан, Хамида и все на свете, исключая разве самого бога.
И это Талиб? Не может быть!
— Да, я — Талиб! — выкрикнул старый воин, словно отвечая на мысль Гордона. — Но Талиб как был, так и остался воином. Арабы — вот кто изменился. Где люди моего племени? Просят милостыню или мостят дороги. Где наши стада и отары? Уничтожены, съедены, и теперь двадцать верблюдов — все мое богатство. Двадцать верблюдов!
И он продолжал вопить о своих потерях, нищете, ненависти.
Вдруг, точно в приступе бешенства, он метнулся к выходу и замахал кулаками на кочевников, возившихся у своих шатров.
— Землепашцы! — злобно выкрикнул он.
Гордон решил, что с него достаточно; правда, он так привык к подобным речам, что они уже не огорчали его. Неприятно было только услышать их от Талиба, вождя джаммарцев, у которых Гордон надеялся найти в нетленной чистоте достоинство и благородство сынов пустыни, несмотря на разлагающее бахразское влияние. Но от всего этого не осталось и следа, и Гордон не захотел больше слушать горестные жалобы Талиба.
— Что ж, больше ты уже ни на что не способен, Талиб? — спросил он. — Только плакаться?
— Плакаться? Погоди, придет день, и ты увидишь, что эта дряхлая рука еще разит без промаха.
— День уже пришел, — смело возразил Гордон. — Восстание началось. И плакаться теперь некогда. Нужно действовать…
— Действовать? — точно эхо откликнулся старый воин. — Как? Где? Имея двадцать верблюдов, сотню пригодных к бою людей и сорок ружей? А где враг? Где те бахразцы, на которых ты мне предлагаешь напасть? Летают в небе на самолетах! Где же нам нападать на них? Да и что толку! Потеряем еще людей, а добыча — ошметки солдатских мундиров.
— Разве больше тебе не за что биться? — спросил Гордон. — Добыча! Кто говорит это? Обыкновенный разбойник или Талиб, воин и неумолимый истребитель всего бахразского? Добыча! Набеги! Ха!
— А в чем для араба жизнь, как не в набегах? Добывать пропитание и убивать врагов.
— Враги — это Бахраз…
— Какое мне дело до Бахраза?! — воскликнул старик. — Что может дать людям Джаммара война с Бахразом?
— Свободу…
— А на что нам она теперь, твоя свобода? — сердито огрызнулся он. — Арабы вымирают. Мы терпим голод и нужду, видно такова воля аллаха…
— Ты глуп, Талиб, — резко перебил Гордон. — Хамид уже совсем близко.
— Я знаю, где Хамид. Он то и дело шлет ко мне людей, которые донимают меня поучениями. Поучения! Лучше бы он прислал мне денег. Теперь вот ты от него явился. Ну, что ему нужно на этот раз?
Гордон понимал, что неудачно начал разговор, но с Талибом с чего ни начать, все оказывалось неудачно, и потому теперь уже не было смысла хитрить или дипломатничать. Тут лучше подействуют оскорбления, чем просьбы. А потому, объяснив, что они собираются напасть на бахразский аэродром в пустыне и для этого им нужна помощь Талиба, Гордон не преминул напомнить старику о том, как он некогда продавал Бахразу свои услуги, и заметил, что вот теперь ему представляется случай искупить свой позор.
— Заплати мне, — прервал Талиб, — и я отправлюсь с тобой и захвачу аэродром сам, своими силами. Даже без Хамида. Но только плата вперед.
