Но такое кино — это именно легенда. А читая книгу Игоря Рабинера «Герои не нашего времени», я от легенды вернулся к реальным людям. К их настоящей жизни. И мне это гораздо интереснее.
* * *
Когда говорят об ушедших, есть одна большая опасность. Каждый обычно хочет повернуть ракурс в выгодную для себя сторону. Недаром говорят, что зеркало — самый большой лжец. Голова может быть опущена, а взгляд исподлобья придавать значительности. Или, наоборот, шея вытянута, чтобы никто не видел морщин.
Но в книге мне очень понравилось как раз то, что в этом смысле соблюден баланс. И что главные рассказчики — сестра Харламова, дочь Тарасова, жены Яшина и Бескова — дают полное представление о героях как людях, а спортсмены и тренеры, игравшие и работавшие с ними, дополняют его с профессионального угла зрения. И получается объемная картина.
Важно мне и то, что в книге охвачен большой круг людей. Та же «Легенда № 17» — фильм о Харламове и в какой-то мере Тарасове, но, видимо, законы жанра заставили режиссера Николая Лебедева и сценаристов выбросить из сюжета большинство других хоккеистов и тренеров команды, нередко людей выдающихся. А ведь хоккей, как и футбол, — виды спорта командные. И, чтобы тот же Харламов в Суперсерии-72 начал блистать, первый ответный гол при счете 0:2 в первом матче должен был забить Евгений Зимин, которого и близко не помнят так, как Валерия. А я смотрел этот матч, ликовал в тот момент — и всегда его буду помнить. И Суперсерия-72 никогда не будет для меня сводиться к одному-двум героям.
Один человек, каким бы гениальным он ни был, без поддержки партнеров не способен выиграть ничего. Командные виды — особая категория спортивного искусства, где виртуозность таланта должна быть вплетена в коллектив и в игру, а не вызывать у менее одаренных коллег зависть и отторжение. Эта книга, при всей понятной концентрации на главных героях, такое понимание четко дает — и тем самым в какой-то степени восстанавливает справедливость, утерянную в фильме.
* * *
Мне самому довелось сыграть Тарасова в телесериале «Слава» о Вячеславе Фетисове. Меня привлекла сама фигура. Сила его темперамента, взрывная натура, способность увести ЦСКА со льда даже в присутствии Брежнева. Я играл скорее внешнюю сторону Анатолия Владимировича, прописанную в сценарии, то, как он нагружал хоккеистов, как был беспощаден. Но, конечно, он был куда более сложной фигурой, и я полностью согласен с тем восприятием личности Тарасова, которое есть в книге. И оно, безусловно, помогло бы мне, случись так, что я сыграл бы его еще раз.
Мне рассказывали историю, как уже через несколько лет после отстранения Тарасова от работы, когда сборная СССР валилась, его почему-то вызвали в ЦК комсомола обсудить, что происходит. Он пришел с большой толстой папкой. Все думали, что это доклад, а Анатолий Владимирович начал одну за другой вынимать справки: то у него больное, это — тоже больное. Разложил их, произнес одно слово: «Поняли?» — и ушел.
Мне это напомнило, как Георгия Жукова вызвали туда же, в ЦК ВЛКСМ, и потребовали вставить в его книгу главу о Брежневе. При этом больше всего боялись, что он опубликует ее на Западе. Он выслушал и как гаркнет: «Встать! Перед вами маршал Победы! Будете печатать только то, что я сказал!» При всей суровости тогдашней системы этим мощным людям нельзя было что-то навязать.
Мне кажется, что Тарасов был человеком без кожи. При всей внешней силе, жесткости, иногда чудаковатости у него был всегда оголен нерв. Один молодой артист спросил меня, как играть Раскольникова. Я ответил: «Содрать с себя кожу и вместо нее надеть суконную шинель без подкладки». Вот так же, мне кажется, ощущал себя и Тарасов. Он, как никто, чувствовал пульс игры и жизни.
* * *
Обычно о книге, которая понравилась, произносят глагол «проглотил». А я вот читал ее вдумчиво, постепенно. При этом — с огромной горечью размышляя, почему большинство великих людей нашего спорта заканчивают свои жизни трагически рано, а иногда — и рано, и трагически. Можно насчитать единицы, дожившие до счастливой старости.
Более того, из прочитанного я делаю вывод, что даже Константин Бесков, который жил долго и сделал очень много, ушел с чувством неудовлетворенности от того, что ему многого не позволили довести до конца. Не говоря уже о Льве Яшине, который ушел в 60.
