Обычно Энни не разговаривала с чемоданами, но в последние дни с ней творилось что-то неладное. Свет фар едва пробивался сквозь непроглядную снежную круговерть, а дворники на лобовом стекле старенькой «киа» сдались под свирепым натиском бури, обрушившейся на остров.
– Подумаешь, легкий снежок, ничего особенного, – утешила Энни огромный красный чемодан, с трудом втиснутый на пассажирское сиденье. – Тебе может показаться, что настал конец света, но это еще не значит, что так оно и есть.
«Ты же знаешь, я терпеть не могу холод, – захныкал чемодан, словно плаксивый ребенок, привыкший капризно топать ножкой, чтобы добиться своего. – Как ты могла привезти меня в это жуткое место?»
Просто у Энни не было иного выбора.
Порыв ледяного ветра едва не опрокинул автомобиль. Заснеженные ветви старых елей, нависавшие над грунтовой дорогой, хлестали по стеклам, словно седые космы ведьмы. Те, кто представлял себе ад в виде чудовищной огненной печи, ошибались, мрачно заключила Энни. Настоящий ад здесь, в этой унылой ледяной пустыне.
«Ты что, никогда не слышала о Майами-Бич? – заныла Пышка, изнеженная принцесса, спрятанная в чемодане. – И зачем только ты притащила меня на этот богом забытый пустынный остров посреди Северной Атлантики, где нас непременно слопают белые медведи?»
Мотор жалобно подвывал, пока машина ползла сквозь пургу по узкой скользкой дороге. У Энни раскалывалась голова, от кашля болели ребра. Приходилось вытягивать шею, вглядываясь в чистую проплешину на залепленном снегом ветровом стекле, но даже это легкое усилие вызывало головокружение. Одна-одинешенька на всем белом свете, если не считать «говорящих» кукол, чьи голоса помогали ей не потерять последнюю связь с реальностью. Поймав себя на этой мысли, Энни горько усмехнулась, несмотря на тошноту и головную боль.
И тотчас в голове ее зазвучал увещевающий голос приятельницы Пышки, деловитой Милашки, лежавшей в пузатом чемодане на заднем сиденье.
«Мы вовсе не посреди Северной Атлантики, – возразила Милашка, всегда отличавшаяся завидным здравомыслием. – Мы на одном из островов в десяти милях от побережья Новой Англии, и, насколько мне известно, в штате Мэн белые медведи не водятся. А кроме того, Перегрин-Айленд пустыней не назовешь».
«Какая разница. – Будь Пышка на руке у Энни, она капризно задрала бы свой крошечный носик. – Здесь и летом не выживешь, не то что зимой. Готова поспорить, местные жители поедают друг дружку, да и мертвечиной не брезгуют».
Машину слегка занесло, Энни сумела ее выровнять, крепче вцепившись в руль обеими руками в перчатках. Обогреватель дышал на ладан, но Энни почувствовала, что покрывается потом под курткой.
«Тебе грех жаловаться, Пышка, – миролюбиво проговорила Милашка, пытаясь урезонить сварливую подружку. – Перегрин-Айленд – модный летний курорт».
«Но на дворе отнюдь не лето! – фыркнула Пышка. – Сейчас начало февраля, в это время года на острове и полусотни человек не наберется. Ничтожная горсточка болванов».
«Ты ведь знаешь, Энни выбирать не приходилось», – укоризненно заметила Милашка.
«Потому что она жалкая неудачница», – раздался презрительный мужской голос.
Лео имел скверную привычку бесцеремонно влезать в мысли Энни и вытаскивать на свет божий ее самые потаенные страхи. Энни его недолюбливала, но ни одна хорошая история не обходится без злодея.
«Как жестоко, Лео, – огорченно вздохнула Милашка. – Даже если это правда».
Вечно брюзжащая Пышка все не унималась.
«Ты же главная героиня, Милашка, для тебя всегда все заканчивается прекрасно. Другое дело мы. Нам ничего хорошего не светит. Мы обречены! Нас ждет неминуемая гибель! Мы навсегда…»
Энни закашлялась, оборвав истеричную тираду куклы. Она знала: рано или поздно тело ее исцелится от затянувшейся пневмонии (по крайней мере, Энни на это надеялась), но как насчет всего остального? Она потеряла веру в себя, утратила ощущение, что в тридцать три года жизнь только начинается и самое интересное еще впереди. Энни чувствовала себя слабой и опустошенной, вдобавок ее терзал страх. Не лучшее состояние духа, когда тебе предстоит провести два месяца на уединенном острове в штате Мэн.
